Статья

ЖЕСТЬ СЛАВЯНСКИХ БРАТЬЕВ
О чём заставил подумать умный человек

Бюрократия душит страну «духовными скрепами». Забыты глотки свободы недавнего прошлого. Население приучают ходить строем. Хозяева жизни – менты с чекистами. Насаждается идеология шовинизма. Накаляется ненависть к украинцам. На все лады славятся тупость и жестокость. Чиновники наглеют под грохот пропаганды. Память о Победе поставлена на службу номенклатуре. Несогласных клеймят национальными предателями. Протесты подавляются репрессиями. Это Польша пятьдесят лет назад.
На «Радио Свобода» выступает Адам Михник. Говорит о Путине и его ошибках, о том, как правящий режим РФ на Донбассе вляпался в свой Афган. Этого человека принято слушать. Мысли действительно толковые. Лишь одно удивляет: надо ли поляку искать аналогии в СССР? Поразительное схождение с сегодняшней Россией мы видим в истории страны самого Михника. И как раз тут есть о чём серьёзно поразмышлять.

Плети в соцзаконе

История ПНР – прежде всего история народного сопротивления коммунизму и народной победы над ним. Но это ещё и история внутренней грызни в номенклатуре. Маятник властной удачи регулярно летал от тотальных зверей к мастерам мухлёвки, от полных жлобов к косящим под фраеров, от совсем тупых к нечто понимающим. (Иногда, впрочем, к противоположным категориям относились одни и те же люди в разных ситуациях.) Друг с другом они обращались немногим мягче, чем с общими врагами. А порой и точно так же.

В первое десятилетия «народной Польши» с польским народом расправлялся сталинистский триумвират в составе Болеслава Берута, Хилари Минца и Якуба Бермана. Первый рулил всем, второй уродовал экономику, третий командовал карателями. На это время пришлись гражданская война с десятками тысяч убитых, массовый террор, экспроприация с коллективизацией, партийные чистки, выселение украинцев («бандеровцы» – понятие всемирное), жуткие пыточные камеры Романа Ромковского, Юзефа Рожаньского, Генрика Пентека, Адама Хумера и их многочисленных коллег по Министерству общественной безопасности.

Берут умер в Москве сразу после XX съезда. От чего, до сих пор никто точно не знает. Вероятнее всего, проглотил яд, предвидя, что теперь его ждёт. Он ведь служил НКВД и знал, как решаются вопросы с отработанными киллерами. Минца потом убрали в отставку. Бермана чуть не посадили за «нарушения социалистической законности и отступления от ленинских принципов в ходе необоснованных репрессий». Но он в итоге отделался исключением из ПОРП. А вот Ромковскому, Рожаньскому и ещё кое-кому из «безпеки», кто непосредственно брался за плеть на допросах, пришлось отбыть реальные сроки. К власти же шли те, кого недавно допрашивали. Во главе с Владиславом Гомулкой.

Как-то так получалось, что нарушители соцзаконности сплошь и рядом были евреями. Что говорить, если в самой верховной тройке евреев насчитывалось два. Дело шло к серьёзной разборке по национальному признаку. Ожидалось много интересного. Ведь те, кто недавно заливал страну кровью, потеряли московскую «крышу». А желающих сделать ответку среди товарищей-коммунистов хватало. Достаточно сказать, что вместе с Гомулкой из тюрьмы после пыток вышел генерал безопасности Гжегож Корчыньский – тот ещё пролетарский интернационалист, умудрявшийся опережать немцев в погромах, потопивший в еврейской крови небольшое село Людмиловка.

Пулава и Натолин

Функционеры пропагандистского и карательного аппаратов под водительством вдумчивого идеолога Леона Касмана собрались в целую фракцию под названием «пулавиане» (от варшавской улицы Пулавская, где они во времена Берута–Минца–Бермана роскошно порешали свой квартирный вопрос). И начали выступать против культа личности, за реформы в духе XX съезда. Короче, выяснять, «кто в трудные годы прислуживал, а кто болел душой».

От такой наглости кругом, что называется, присели. Членов касмановского кружка всю жизнь знали как больших сталинистов, чем сам Сталин.

Против «пулавиан» сгруппировались «натолинцы» (от варшавского дворца и парка Натолин, где они проводили свои собрания). Это тоже были сталинисты пятизвёздочной пробы. Но, в отличие от касмановцев, принципиальные. Один из них, будущий политбюрошник Владислав Кручек, отправляясь с делегацией в Италию, прихватывал два кило колбасы – там ведь капстрана, а значит, лютый голод. При такой душевной искренности они, конечно, были обречены в схватке с хитроумными «пулавианами». Не помогло даже то, что «натолинцем» был недавний главнокомандующий милицией генерал Францишек Юзвяк. Да что Юзвяк, когда их поддерживал Хрущёв: эти враги XX съезда были ему ближе, поскольку проще. Союзникам с Пулавской Никита Сергеевич не верил ни на грош (и был, пожалуй, прав).

В октябре 1956 года собрался пленум ЦК ПОРП. Хрущёв опасался, что реабилитированные слишком далеко зайдут по пути XX съезда. На Варшаву двинулись войска маршала Рокоссовского. Однако «пулавиане» сделали контрход: в том же направлении стартовали части Корпуса внутренней безопасности. Командовал ими генерал Вацлав Комар, по рождению Мендель Коссой. Эти формирования, аналогичные советским ЧОНам или войскам НКВД, отстояли либеральный выбор польской компартии. А еврейской фракции зачлась эффективная помощь, антисемитское «корчыньство» пришлось приглушить. Гомулка выступил перед варшавянами с пламенной речью в духе «сталинизм не пройдёт, да здравствует демократия!» Наступила эра польской оттепели. Скорее – даже половодья.

От надежд к «чайникам»

Вышли на свободу 35 тысяч политзаключённых. Убралось из польских названий имя Сталина. Распустились колхозы, земля вернулась крестьянам (что, кстати, превратило частнособственническую деревню в социальную опору компартии). Закрылись особо роскошные из номенклатурных спецмагазинов. В школы пришла (правда, ненадолго) католическая церковь. Из армии и госаппарата ушла прямая советская агентура. Самые кровавые палачи-«безпечники» отправились за решётку. Взахлёб пошли политические дискуссии. Дней Владиславовых прекрасное начало…

Как сейчас у нас говорят, «первые годы правления Владимира Путина были временем надежд на прогресс».

В России путинские надежды кончились с победой первого украинского Майдана. Бюрократическая олигархия перепугалась, видя, к чему ведёт логика исторического процесса. Ответом стал «стабилизм жирных нулевых». Через десять лет отвечать пришлось уже по Мао Цзэдуну: «Наш коронный номер – это война и диктатура».

В Польше началось ещё быстрее. Гомулкианцы торопились подстраховаться. Уже в декабре освободительного 1956-го Совмн распорядился формировать в милиции жандармское подразделение ЗОМО для подавления городских бунтов. На следующий год «зомоле» разгоняли католическую демонстрацию в Жешуве, забастовку трамвайщиков в Лодзи, студенческую манифестацию в Варшаве. Секретарь ЦК по идеологии Зенон Клишко, правая рука Гомулки, вместе с ним отсидевший при Сталине–Беруте, теперь муштровал интеллигенцию в духе своих недавних гонителей. На подхвате в комсомоле, потом в столичной парторганизации, подпевал ему Станислав Кочёлек, будущий «Кровавый Чайник». Отслеживала диссидентов типа Адама Михника госбезопасность Владислава Вихи. Всё постепенно соскальзывало в брежневоподобную рутину зрелого коммунизма.

Но случилось круче. Вышла не столько брежневщина, сколько путинщина. О том теперь и речь.

Рэмбо по имени Дёмко

Проигравшие «натолинцы» сперва притихли. Но затаили злобу. И вообще (в ней суть таких идеологий), и конкретно. В частности, на евреев, которые в 1956-м в очередной раз всех развели и подставили. Сначала выезжали на самом зверском, бермановском сталинизме. Потом – на пафосном антисталинизме. Долго они ещё будут за каждую революцию получать по реституции?! Найдётся на них, в конце концов, хоть кто-нибудь?

Нашёлся. И не только на них. Кстати, муж еврейки.

С биографии Мечислава Мочара можно писать детективы и снимать боевики. Начать с того, что это был не Мечислав, а Микола и не Мочар, а Дёмко. Родился в семье украинца и польки. Работал на текстильной фабрике. Прибился к коммунистмческому подполью. В компартии быстро продвинулся, за что залетел в тюрьму. В 1939-м, в военной неразберихе, бежал и пробрался к советским войскам, которые тогда делили Польшу с гитлеровцами.

Блестяще обучившись в школе НКВД, Микола Дёмко возглавил заброшенную в Польшу разведывательно-диверсионную группу. С большими успехами работал террористом. Сделался прямо-таки легендой, «красным Рэмбо». Тогда и переименовался в Мечислава Мочара – чтоб никто не догадался. Одно омрачало картину: в ущерб общему делу очень грызся с некоторыми польскими коммунистами. Ну то есть, не совсем с польскими, а вроде Леона Касмана.

Опыт боевого подполья и террора пригодился Мочару после того, как от немецких нацистов Польшу перехватили советские коммунисты. Ему нашлось достойное место в бермановской системе (на то время юдофобию пришлось засунуть подальше). Он был асом сталинистского карательного аппарата. Именно Мочар во главе опергруппы госбезопасности сумел захватить неуловимого дотоле Станислава Сойчиньского, командира Польской подпольной армии. А уж «щепок» вокруг него летало… В общем, не зря в современных перечнях палачей польского народа Мочару отводится одна из ведущих позиций. Совсем недалеко от Бермана с Ромковским.

Потом он перешёл на административную стезю, возглавлял несколько воеводств. Добрался и до кабинета министров. Получил, правда, всего лишь Минсельхоз, причём ненадолго. Как только началась докеллективизация, Мочара оттуда сняли. Но он от этого ничего не потерял, получив пост замминистра в МВД. Как говорил Путин, став директором ФСБ, «вернулся в родной дом». Этим назначением Гомулка сигнализировал упёртым сталинистам, чтобы те не особо отчаивались.

За кабинеты обидно

По мере испарения гомулкианских надежд укреплялись позиции Мочара. В 1964 году он поднялся на решающую ступень – стал министром внутренних дел. Для лучшего понимания надо уточнить: МВД ПНР строилось по модели НКВД СССР. Эта система включала и милицию, и госбезопасность, и ЗОМО. Министр командовал всеми внутренними силовиками. Так Мечислав Мочар стал ведущим государственным деятелем.

Уже в 1965-м был арестован Яцек Куронь, польский «святой диссидент». Жёсткому разгрому подверглись студенческие кружки марксистской фронды. Возобновились преследования костёла. Полицейская дисциплина стала насаждаться в промышленности, дело пошло к милитаризации труда, особенно в горнодобыче и металлургии. Мочар словно предвидел будущую «Солидарность» и рвал на упреждение.

Многомудрые западные политологи не преминули всё это заметить. И сделали свои выводы: типа, в расхлябанной Польше появился сильный человек, герой войны, национальный лидер, буквально варшавский де Голль. А что, генерал ведь! Ну, эксперты – они и есть аналитики.

Важно здесь другое. От этого курса воспрял сталинистский отстой. «Те, кто вечною завистью мается, кто мечтает о дыбах-кострах» (Д. Быков) стусовались вокруг Мочара. Первым встал по правую руку генерал Корчыньский, поднявшийся в замминистры обороны и уже предвкушавший повторение былых людмиловских подвигов. По левую руку держался Игнаций Лога-Совинский, партийный куратор профсоюзов. Наготове был прямой подчинённый Мочара генерал Тадеуш Петшак, всепольский начальник милиции со своим оперативным замом Францишеком Шляхцицем. Армейскую составляющую обеспечивал, если что, начальник службы безопасности Войска Польского генерал Теодор Куфель. Мэтр партийной журналистики Мечислав Рог-Свёстек играл в мочаровской команде Дмитрия Киселёва. Слабевший с возрастом Гомулка смотрел на это сквозь пальцы. А Клишко и вовсе всячески поддерживал.

Короче, Польша вставала с колен. «Хочу такого, как Мочар!» Верхушку подпирал весьма многочисленный слой тамошних наших селигерцев. Тысячи молодых функционеров ПОРП, недавно запатентованных в аппарате, торопились подниматься вверх. Особенно в промышленных регионах, где открывалось столько вакансий в аппарате надзора над шахтёрами и металлистами. Они ведь помнили про благословенные времена откровенных плёток.

Собственно, именно это – «все кресла и сразу» – являлось главной движущей силой нового курса. Освободить начальственные кабинеты от засидевшегося старья! Та же схема путинского бунта моложавых силовиков против расслабившихся «берёзо-гусей». Лучше всего для таких дел годится обида и борьба за державу.

Не деды, а воевали

Вопреки ленинскому принципу единства партии, группу Мочара прямо называли фракцией. И не какой-нибудь, а «партизанской». Лидер и его приближённые участвовали в военном подполье. И на этом выстраивали свой имидж. Не случайно важным политическим инструментом стала возглавляемая Мочаром ветеранская организация «Союз борцов за свободу и демократию» (название-то чего стоило). В том и заключалась особенность ситуации, что номенклатурная свара за кабинеты велась в антураже великого подвига роковых сороковых.

Читатель понимающе кивнёт: ну да, «дедывоевали», знамо дело. И ошибётся. Воевали не деды. Воевали они сами. И действительно победили. Не теперешние спекуляции путинистов, а былая грозная реальность. Все знали, кто это такие и на что они способны. Это и делало их позицию столь мощной. Малейшее возражение, и – «Ты, собственно, кто такой? С ветераном споришь? Победу не уважаешь? Постой-постой, кажется, я тебя в сорок третьем с немцами в лесу видел! Точно, ты! Что, говоришь, три года тебе было? Значит, отец твой, вся ваша семейка предатели! Эй, взять его!»

Культ войны порождал ксенофобию. С немцами (хоть трижды гэдээровскими) всё было понятно. Другим объектом разжигаемой национальной ненависти являлись украинцы. ОУН-УПА активно участвовала в антикоммунистическом сопротивлении, и это поминалось по полной. Опять-таки, не теории срабатывали, а живые воспоминания. Тот же Корчыньский руководил руководил депортациями украинцев 1947 года. Обличения «бандеровщины» доводились до истерического градуса, вплотную с киселёвщиной. Пожалуй, ПНР 1960-х и РФ 2010-х поставили на этом направлении абсолютный рекорд, который друг у друга оспаривают. Правда, украинцем был отец Мочара, крестьянин Тихон Дёмко. Но тут применялся геринговский принцип: «Кто еврей, решаю я».

Полный вперёд был дан антисемитизму. В этом плане любопытно, что мишенями разносов сделались бывшие коллеги Мочара по госбезопасности. Эти обличения выполняли роль нынешних российских страшилок о «лихих девяностых». Бермановские звери, пытали героя Корчыньского, убивали честных поляков… Сам Мочар был спокоен, поляку можно. Отличился он и тем, что его жена Фридль (Альфреда) была еврейкой. Репутацией в партийных кругах обладала ещё той. Не было бы удивительно, если генеральская юдофобия ежедневно подпитывалась домашним общением. Но конечно, не в этом направлении наносился удар.

Польские евреи были заметны в двух политических стратах: партаппарате и диссидентстве. Соответственно, разнузданная антисемитская кампания, запущенная «партизанами», имела двойной прицел. Всё та же зачистка кабинетов от «пулавианского» наследия. И расправа с интеллигентским движением, пока оно не слилось с глухим протестом низов.

Так выковалась идеология польского национал-коммунизма. Культ казарменной дисциплины и чекистского порядка. Шовинистическая украинофобия сталинистов. Местечковый антисемитизм карьеристов. Циничная эксплуатация национальной памяти. Подлая апелляция к патриотическому чувству в драке за начальственный стул. Пропагандистское оболванивание. Прославление злобы как добродетели.

Всё как у нас сегодня, кроме антисемитизма разве что. Только у Мочара было как-то покрупнее, больше по-настоящему, что ли. Оно и понятно, персонаж-то не чета кое-кому.

Хипстер, надень ватник

«Партизанский час» настал в 1967 году. Шестидневная война окончательно превратила Израиль во врага «соцлагеря». Можно стало сбросить последние фитюльки. С полного одобрения Гомулки и особенно Клишко прозвучала команда Мочара. Началась антисемитская чистка аппарата.

Апогей наступил в январе 1968-го. Клишко запретил Варшавскому театру ставить пьесу Мицкевича (в польском патриотизме немочарвского толка был усмотрен антикоммунизм). Варшавяне ответили протестами. В марте начались уличные столкновения, перекинувшиеся на другие города страны. Жандармы ЗОМО избивали студентов, на подхват к полонским омоновцам подтянулся сформированный парторганами местный «антимайдан». Прокатилась волна арестов, под которую попал и Адам Михник.

Маразмирующий Гомулка объявил польских евреев «пятой колонной врага». Мочар охотно с этим согласился – кому, как не «польскому де Голлю», решать такие вопросы. Он получил должность секретаря ЦК, курировавшего от партии (то есть – вообще) силовые структуры ПНР. Карательная машина заработала в режиме особой интенсивности. Диссидентов отправляли в камеры, евреев – в аэропорты с билетом в один конец. Тогда-то, наконец, был окончательно изгнан из власти Леон Касман, свёл наконец Мочар счёты долгих десятилетий.

Сбывались мечты отстоя, страну превращали в барак. В 1970-м генерал Мочар вошёл в политбюро. Ему ещё не было шестидесяти. На фоне стухающего Гомулки перспективы казались очевидными. Польшу ждало превращение как минимум в чаушистскую Румынию, если не в ходжеристскую Албанию или сразу не в КНДР. С национальным колоритом в виде антисемитского уклона.

Казалось, некому это остановить. Студенты-«хипстеры» храбро шли на зомовских мордоворотов. Интеллектуалы-диссиденты храбро бросили в лицо режиму слова правды. Одни избиты, другие посажены. Польша в руках Мочара. Как Путин, всех переиграл. «С ним сладить нелегко, теперь силён он. Попробуй, разогни колени, встань… Как спорить с ним, где взять такую силу, чтоб бешеного зверя обуздать?» (П. Маркиш).

Сила пришла внезапно. На Рождество 1970 года. Политбюро поднимает цены. Рабочие отвечают бунтом. Огонь, свинец, кровь. Czarny Czwartek – Чёрный четверг.

Десятки убитых, тысячи раненых. Но не только отменяется издевательское повышение цен. Уходят в отставку Гомулка и Клишко, Кочёлек и Лога-Совинский, Корчыньский и Мочар. Их сменяют готовые откупаться умеренные наследники «пулавиан», только не евреи. Сталинистская группировка сгорает в пожаре, который сама разожгла. Фракция палача не прошла. «Ватники» опрокинули их.

Это был далеко не конец. Ватникам и хипстерам ещё предстояло многое, и они теперь были вместе. Почти два десятилетия Польша боролась с ПОРП, прежде чем победила. Но главные выводы прозвучали уже тогда. Стало ясно, кто обуздает зверя.

Вот какие мысли пробуждает выступления Адама Михника. Умного человека всегда полезно послушать.

Анатолий ТЛАСКАЛАНЦЕВ