Статья

И СНОВА ТОТ ИЮЛЬ
К 100-летию эсеровского восстания

Век назад в Москве поднялся мятеж. Тут же восстала Волга. В столице против власти большевиков выступили вчерашние союзники. На великой реке – непримиримые противники. Партия левых социалистов-революционеров и Союз защиты Родины и Свободы во многом были чужды друг другу. И потому проиграли. Но против антинародной диктатуры и национальной измены сразились практически вместе. Тем и остались в благодарной памяти.

Максималистка Мария

Прежде всего надо пояснить: понятие «эсеры» многогранно. Обычно под этим термином имеется в виду крупнейшее направление: Партия социалистов-революционеров (ПСР) – правые эсеры. Российский демократический социализм с крестьянско-самоуправленческим уклоном. Именно они держали традицию, начатую в 1902 году, пронесённую через народническую агитацию, террор Боевой организации и Первую русскую революцию. С этой силой связаны имена Екатерины Брешко-Брешковской, Бориса Савинкова, Виктора Чернова, Николая Авксентьева (сюда же примазывался беспонтовый Александр Керенский). В социальном составе преобладали интеллигенция и крестьянство. ПСР боролась за демократическую парламентарную республику, которая станет историческим плацдармом для перехода к республике социально-трудовой – кооперативному социализму.

В 1906 году, то есть в разгар революции, выделился Союз эсеров-макисмалистов (ССРМ) – самые крайние радикалы во главе с «Исполином революции» Михаилом Соколовым и его напарником Владимиром Мазуриным. Это были в основном рабочие и студенты. На агитацию они не разменивались, буржуазным парламентаризмом не озадачивались – только террор, экспроприации и немедленный скачок в социалистическое народоправство трудовых коллективов. Максималистов многое сближало с анархистами. Закономерно, что они вызвали на себя главный удар царских карателей, и вскоре после Декабрьского восстания 1905 года потеряли обоих лидеров: вожаки-террористы Соколов и Мазурин были схвачены охранкой и немедленно повешены в порядке столыпинской реформы.

От правого крыла ПСР откололась Партия народных социалистов (энесы) . Тут, наоборот, собрались люди вдумчивые – учёные, публицисты, земцы. Среди них такие деятели, как выдающийся аграрный исследователь Алексей Пешехонов и казачий писатель Фёдор Крюков. Мечтая о том же, что и другие эсеры, они категорически отвергали насильственные методы борьбы – только мирный протест и участие в выборах. Это различие оказалось столь существенным, что энесов обычно к эсерам и не причисляют.

И уже после Февральской революции, весной-летом 1917-го консолидировалось течение, учредившее в декабре Партию левых социалистов-революционеров (ПЛСР). Лицом и символом ПЛСР стала тамбовчанка Мария Спиридонова. Тамбовский волк был вполне себе товарищ этой легендарной женщине. Девушке едва минуло двадцать лет, как она вступила в местную эсеровскую боевую группу Владимира Вольского. Ненавидела царское государство, чиновничество и полицию, но особенно – тогдашних «титушек» и «НОДовцев». В те годы они, как известно, назывались черносотенцами и сбивались во всевозможные союзы «русского народа», «русских людей» и т.п.

Всероссийски прославилась Мария в январе 1906-го: пристрелила на борисоглебском вокзале юриста-мракобеса и губернского советника Гавриила Луженовского – председателя отдела «СРЛ», который лично руководил карательными экспедициями против крестьянских бунтов. Сама она застрелиться не успела, набежали казаки и полицейские. Она выдержала зверское избиение, суд и смертный приговор, заменённый на пожизненную каторгу. Свободу Спиридоновой принёс Февраль.

Революция превратила ПСР в крупнейшую партию России. Уже весной 1917-го она насчитывала около миллиона членов и обладала ни с кем несравнимой массовой поддержкой. И в городах, и особенно в деревнях. Однако – вот парадокс – ни численность, ни популярность не помогли эсерам в конкуренции с большевиками. Причина была элементарна: эсеры посчитали, что после свержения монархии наступила свобода и демократия, и боевые силы теперь не нужны. Исключение представлял великий Борис Савинков, но ему-то и пришлось уйти из партии. В результате в решающий момент ПСР ничего не смогла противопоставить штурмовым отрядам большевизма, «Красной гвардии» и «Военке».

Голоса за передел

Октябрьский переворот расколол эсеровское движение. Правые эсеры сразу ушли в жёсткую оппозицию правительству Ленина. Абрам Гоц возглавлял петроградский Комитет спасения Родины и революции, через четыре дня после ленинского переворота поднявший восстание в Инженерном замке. Василий Филипповский руководил движением в защиту Учредительного собрания. Владимир Руднев командовал антибольшевистскими силами в московских ноябрьских боях. Вольский возглавил самарский Комуч – антибольшевистское правительство России, туда же пробрался Чернов. Савинков организовывал вооружённое подполье – Союз защиты Родины и Свободы (СЗРС), связанный с Добровольческой армией белых.

Максималисты завернули ещё круче. Они попросту бросили клич «Сарынь на кирчку!» и вместе с анархистами сделались политкомитетом при криминальной вольнице. Собственно говоря, первый бой большевистским карателям – ещё до ВЧК, при 75-й комнате – дали бандиты, бродяги, люди городского дна (ленинское правительство называло это «пьяно-погромной агитацией»). Эсеро-максималистская идеология «За вольность, за счастье народное!» вполне коррелировалась с такой социальной базой.

А вот Партия левых эсеров поддержала большевиков. Именно этим она и отличной. От других.

Как известно, эсеры победили на выборах в Учредительное собрание. Они почти вдвое обставили большевиков: почти 18 миллионов голосов (из 44,6 миллиона) – 40%, 347 мандатов из 767 при избранных 703 депутатах. А на третье место, кстати, вышла Украинская ПСР – почти 3,5 миллиона, без малого 8%, 81 мандат.

Ленинцы со своими 10,6 миллиона, 24% и 180 мандатами отставали от черновцев безнадёжно. Ещё бы. Россия была крестьянской страной, и эсеровский «чёрный передел» нашёл отклик в душе землепашца.

Но вот загвоздка. За эсеров голосовала деревня, непромышленные регионы, армии второстепенных фронтов Первой мировой войны. За большевиков – столицы, индустриальные центры, крупнейшие гарнизоны, ключевые фронты. (Кстати, в крупных городах, средоточиях интеллигентности и образованности, с определённым успехом выступили даже либералы-кадеты, вообще-то полностью проигравшие выборы.) И, что немаловажно: ПСР ещё выступала единым списком, хотя по факту от неё уже откололась ПЛСР. И значительная часть крестьянских избирателей поддерживала не Чернова, а Спиридонову. На тот момент – союзницу Ленина.

Кто знает, как бы развивались события, если бы левые эсеры шли отдельным списком? Радикализма этим ребятам было не занимать. Своё место под солнцем они имели готовность защищать: «В борьбе обретёшь ты право своё!»

Заседание Учредительного собрания состоялось в Петрограде 5 января 1918 года. Под председательством Чернова. В тот же день большевики расстреляли демонстрацию в поддержку первого свободного русского парламента. На следующий день караул Железняка устал, и Учредилку закрыли. Спустя сутки декрет о роспуске Собрания официально издал ВЦИК. К тому времени уже обретал уверенность раскрутки маховик ВЧК.

Наркомы с кулаками

Но левые эсеры не горевали. Правительство было ещё коалиционным. Несколько видных партийных деятелей заседали в ленинском Совнаркоме. Исаак Штейнберг был народным комиссаром юстиции, Владимир Карелин – государственных имуществ, Андрей Колегаев – земледелия, Прош Прошьян – почт и телеграфов. Каждый из них являлся знаковой фигурой Партии левых эсеров. Кстати, все отличались подчёркнуто «ботаническим» видом: мягкие интеллигентные взгляды из-под очков. Особенно патентованный террорист Колегаев.

Адвокат Штейнберг, сын еврейского коммерсанта, был по сути скорее максималистом. Одно это внушает и впечатляет – лоббист политизированного криминала, романтик «народа разбойного», непримиримый враг советской бюрократии стоял во главе судебно-правовой системы. Административным ресурсом Наркомюста он прикрывал стихийную народную борьбу за справедливость (была такая ксива в раннепутинские времена: «Просьба по России мер не принимать»). Жёстко бодался с Дзержинским, требуя прекратить репрессии. Своим распоряжением освободил нескольких савинковских боевиков. В общем, делал много полезного.

Журналист Карелин, харьковский городской депутат, был самым активным сторонником «однородного социалистического правительства». Иначе говоря, «антибуржуазной» коалиции с большевиками. За единство, короче. Как многие в нынешней российской оппозиции. Кому полезно знать политическую и личную судьбу левых эсеров.

Аграрник и железнодорожник, заслуженный боевик и экспроприатор Колегаев после Февраля возглавлял в Казанской губернии Съезд крестьянских депутатов. В этом качестве санкционировал захваты помещичьих земель. Его особенно привлекал Декрет о земле – любил Андрей Лукич решения с размахом.

Армянский интеллектуал Прошьян имел за плечами налёт на тюрьму для освобождения заключённых, каторгу, два побега, причём во второй раз за границу. После Февраля вернулся в Россию. Горячо агитировал против империалистической бойни, и потому восторженно приветствовал Декрет о мире. На посту же наркомпочтеля стал крутым оборонцем, участвовал в организации РККА и пафосно звал к войне-восстанию против Германской империи. Теперь ведь война для эсеров перестала быть империалистической, превратилась в революционную.

Как видим, ПЛСР сходилась с большевиками на двух декретах – о мире и о земле. Поэтому левые эсеры и вступили в союз с партией Ленина–Троцкого–Свердлова. Но такой союз не мог быть прочным. Ибо первый декрет обернулся капитуляцией перед немцами и развязыванием гражданской войны режима против народа. А второй – проддиктатурой, милостиво смягчённой в продразвёрстку. Естественно, что, как писали в советских учебниках истории, «чем дальше, тем больше вырисовывалось кулацкое лицо партии левых эсеров». Кулацкое лицо – это «Земля – крестьянам» и «Власть – Советам».

Что до «Мир – народам», то мир бывает разным. Переговоры в Брест-Литовске выявили серьёзнейшие разногласия даже внутри партии большевиков. Николай Бухарин призывал к «революционной войне», Лев Троцкий предлагал «ни мира, ни войны, а армию распустить» (тогда, типа, «германский пролетариат поймёт обстановку» и заступится). Победила точка зрения Ленина: немедленный сепаратный мир с кайзером на его условиях. «Ещё недавно большевики отказывались от переговоров даже с западными социалистами, – напоминали кадеты, – мол, только с народами через головы правительств. И вот пожалуйста, заседают с немецкими генералами». Когда же Троцкий начинал свои пафосные речи, генерал-майор Макс Гофман грубо его обрывал: «Взгляните на карту».

Левые эсеры тоже хотели мира. Но не такого, когда «революционеры» пресмыкаются перед немецкими империалистами. Они помнили свои и большевистские лозунги 1917-го: без аннексий и контрибуций. И когда 3 марта 1918-го советская делегация подписала Брестский договор об аннексии почти миллиона квадратных километров и контрибуции в шесть миллиардов марок золотом – то и другое Россия отдавала Германии – ПЛСР посчитала это предательством родины и революции. Согласимся, посчитала с достаточными основаниями. Две недели спустя левоэсеровские наркомы вышли из правительства. «Кулацкое лицо»…

«Развозили в те дни в ЧК»

Однако это было, так сказать, всего лишь расторжение кабинетной коалиции. Пока что – не более того. Левые эсеры оставались в госаппарате и даже в ВЧК. Причём двое: Вячеслав Александрович и Григорий Закс – являлись замами Дзержинского. Отметим, что оба были утверждены на постах Совнаркомом, то есть с личной санкции Ленина. Любопытно, как тоталитарная партия, строившая тоталитарное государство, держалась за попутчиков во власти. Но ничего удивительного: все важные решения принимала большевистская верхушка – не имевшая ничего против перекладывания на партнёров ответственности за преступления.

В коллегии ВЧК партию левых эсеров представляли пятикратно судимый журналист Владимир Алгасов, бывший учитель школы для глухонемых Владимир Волков, слесарь Иван Ильин. Кое-кто руководил отделами: Михаил Гуркин, Пётр Сидоров, Михаил Емельянов. Происхождением и образованием выделялся Дмитрий Магеровский, сын жандармского подполковника, окончивший Харьковский университет. Но реального влияния на карательную политику Совнаркома никто из них не имел. Кроме, может быть, Якова Блюмкина.

Родился этот товарищ в Одессе, учился в школе для религиозных евреев. Дальше стал кочевать от завода к заводу. Одно время его видели в Поволжье, но к началу 1918-го он снова в Одессе – доброволец «Железного отряда», борющийся против Центральной Рады. В Кремле Блюмкина приметили и в мае 1918-го Блюмкину доверяют должность заведующего секретным отделом ВЧК по борьбе с контрреволюцией, а через месяц — ещё и завотделом по борьбе с немецким шпионажем. Как будто специально подталкивали к решительному шагу. Знали ведь, как левые эсеры относятся к германскому империализму.

Крупным силовиком тогдашней Москвы был левый эсер Дмитрий Попов. Крестьянского происхождения, стал рабочим, потом революционный матрос, братишка с Балтфлота, участвовал в штурме Зимнего – всё как полагается по канонам. В марте 1918-го Попова перевели в первопрестольную и поручили охрану Моссовета. А через месяц назначили, ни много ни мало, командиром Боевого отряда при ВЧК – кавалерийской части спецназовского толка. Как и соратники, Попов был возмущён брестским позором. Как и соратники, готов действовать.

Съезд да съезд кругом…

5 июля 1918 года в Москве открылся V Съезд Советов. В России уже полыхала Гражданская война. Начатая Российской коммунистической партией (большевиков) против захваченной страны. Вспыхнувшее в мае восстание Чехословацкого корпуса – неизвестно для чего спровоцированное жлобскими требованиями Троцкого – повлекло лавину крестьянских и рабочих бунтов.

Эти движения формировали фронты «огненного кольца». Украинская Народная Республика, Всевеликое Войско Донское, Комуч с Народной армией в Поволжье, Временное Сибирское правительство были лишь организационными оформлениями всероссийского восстания против партийно-коммунистического Совнаркома. Восстания за землю и волю.

Делегация ПЛСР повела на съезде свою дискуссионную атаку. Пламенно обличительную речь произнесла Мария Спиридонова, жёстко выступил Борис Камков. Левые эсеры требовали прекратить реквизиционный террор в деревне, убрать продотряды, распустить комбеды, расторгнуть Брестский мир. И вообще – вернуться на позиции революционного социализма: «прекратить оппортунистическое подчинение масс Молоху государства».

Однако никаких шансов провести свои резолюции у них не было: из 1164 делегатов 773 были большевиками и только 353 левыми эсерами. Воздействовать на съезд не удалось. Что ж, это было предвидено.

Ещё 24 июня на ЦК ПЛСР принял решение: «В интересах русской и международной революции… организовать ряд террористических актов в отношении виднейших представителей германского империализма; одновременно с этим организовать мобилизацию надёжных военных сил и приложить все меры к тому, чтобы трудовое крестьянство и рабочий класс примкнули к восстанию». Иначе говоря, против Молоха большевистского государства была сделана ставка на мятеж.

Нельзя сказать, чтобы выступление было тщательно продуманно и эффективно подготовлено. «Мобилизация надёжных военных сил» свелась к отряду Попова. Это были его надёжные кореша – балтфлотовцы и красные финны, которых командир при новом назначении привёл в Москву за собой. Порядка восьмисот бойцов при нескольких орудиях и броневиках. Но это – всё. Теоретически таких сил могло хватить для переворота. Но требовались стремительные и наступательные действия. Малейшее колебание, затяжка, проволочка гарантировали крах.

Левоэсеровские лидеры так и рассуждали: надо действовать быстро и решительно. Думать наперёд не обязательно. Достаточно убить кого-нибудь из высокопоставленных лиц, а дальше – дело масс. Как-нибудь покатится само. Народническая вера в мужика и мастерового – кому-то святая, кому-то наивная – проявилась тут в полный рост.

Убить же лучше всего германского посла, которого вся Европа зовёт «русским кайзером». Ещё лучше – арестовать Ленина! Или, на крайняк, его главного цепного пса Феликса Эдмундовича. Тем более что ВЧК переполнена своими людьми. Александрович, к примеру, в отсутствие Дзержинского имел право первой подписи.

Командование левоэсеровскими вооружёнными силами приняли на себя Дмитрий Попов и комиссар РККА Юрий Саблин, начальник партийного штаба. Тему с послом взялся реализовать Яков Блюмкин. На пару с ним вызвался ещё один левоэсеровский чекист — Николай Андреев. Строго говоря, он не ловил контрреволюцию, а фиксировал её на плёнку. Фотографом спецслужбы был, короче. Тоже, кстати, полезная для таких дел функция.

Наступило 6 июля 1918 года.

Чекисты против Ленина

С утра возобновились словесные баталии на Съезде Советов. Большевистская верхушка ими не особо интересовалась. Какая разница, что там за бла-бла, если всё под контролем? Но депутатские речи для ПЛСР были уже прикрытием.

Около трёх часов дня, примерно без десяти минут Блюмкин и Андреев постучались в двери Усадьбы Берга. Этот каменный особняк на Денежной, 6, принадлежал прежде заводчику-миллионеру. А теперь служил резиденцией послу Второго рейха в РСФСР графу Вильгельму Мирбаху. Посетители предъявили удостоверения ВЧК (не вполне ясно, подлинные или специально сбацанные Александровичем с поддельной подписью Дзержинского) и попросили проводить к послу. Мирбах незамедлительно принял чекистов.

Блюмкин завязал отвлекающую беседу (отвлекающую в основном советника Рицлера и охранника Мюллера, находившихся в том же кабинете). Выбрав момент, Андреев открыл огонь, Блюмкин его поддержал, а для верности ещё и бросил бомбу. Мирбах умер почти сразу. Наведя такой «кипеш», левоэсеры-чекисты успели выбежать из посольства и запрыгнули в автомобиль. Поехали, естественно, в расположение отряда Попова.

Сотовых телефонов тогда не было, но связь работала безотказно. Убийство Мирбаха являлось оговорённым сигналом к выступлению. Мятежники даже успели несколько нарастить силы: к вечеру у них было уже две тысячи бойцов, восемь орудий, четыре броневика и почти полсотни пулемётов. Шанс действительно был. Но выступления – не было. Опытные боевики-террористы вели себя наивнее ботаников, надеясь на какой-то авось. А ведь учил Ленин – помните заветы Дантона и Маркса: «Смелость, смелость и смелость! Оборона – смерть восстания!»

Опорные базы восставших располагались в Покровских казармах и в штабе Попова на Большом Трёхсвятительском переулке, 1. Дзержинский явился туда сам, прихватив с собой всего трёх чекистов-большевиков. Потребовал выдать убийц Мирбаха, начал командовать, обыскивать – и совершенно неожиданно для себя был арестован сам. Затем мятежники заняли офис ВЧК, захватив второго человека конторы Мартына Лациса (третьего – Якова Петерса – не получилось). Всего были взяты 27 функционеров РКП(б) и советского госаппарата.

Левоэсеровская мобильная группа прорвалась на Главпочтамт. По стране полетели воззвания: «Палач Мирбах убит. Но властвующая часть большевиков исполняет германские приказы германских палачей. Вперёд, работницы, рабочие и красноармейцы, на защиту трудового народа, против всех палачей, против всех шпионов и провокационного империализма!» Но больше никто никуда всерьёз не выдвинулся. Бойцы Попова ограничивались укреплением своего штаба. Имея пропуска в Кремль, левые эсеры бездействовали! Никто не знал, что делать дальше.

По воспоминаниям очевидцев, Ленин был даже не бледен, а просто бел как мел (тем более, что он, как сказано в «Утопии у власти», «хорошо понимал, что выступление направлено только против него лично»). Выяснилось, что Совнарком мало что способен противопоставить нескольким сотням поповцев – своих же чекистов, кстати. На московский гарнизон особой надежды не было. В лучшем случае уйдут в нейтралитет, как петроградский гарнизон в октябрьско-ноябрьских событиях. А то и покажут «кулацкое лицо», они ведь из тех же деревень!

Что касается ВЧК, то этот орган на несколько часов утратил всякое доверие партии. Впопыхах было даже издано распоряжение о его расформировании и отдельно – о смещении Дзержинского. Ленин, Троцкий и Свердлов заподозрили его в присоединении к мятежу – ушёл в штаб Попова и не вернулся... Но быстро разобрались в ситуации и отозвали эти решения.

Правительство могло опереться только на краснокомандирские курсы (офицерские училища РККА) и латышских стрелков (иностранный легион РКП). Так оно и поступило. Первым делом в зал заседаний съезда ввели вооружённый конвой. На положении пленных заложников оказались все депутаты от ПЛСР, начиная со Спиридоновой. Подстраховавшись таким образом, власти начали свою мобилизацию. Ленин призвал на помощь военных авторитетов. Решающую роль в подавлении сыграл Иоаким Вацетис.

Это был по-настоящему опытный и квалифицированный кадр. Порукой тому был полковничий чин в царской армии и представление к генеральскому чину. У большевиков Вацетис возглавил Латышскую стрелковую дивизию. Хотя в партию, заметим не вступил, и по некоторым признакам оставался латышским националистом. Ленин и Троцкий не очень-то доверяли беспартийному попутчику. Но выбирать не приходилось.

Итоговое соотношение к решающему часу получилось примерно таким: у мятежников 1800 человек, 8 орудий, 4 броневика; у правительства – 720 человек, 12 орудий, 4 броневика. Если бы левые эсеры решились на удар по административным объектам, они могли победить. Но бунт продолжался у себя дома. Рисковать серьёзным кровопролитием вожаки не хотели.

Вацетис тем временем подтягивал своих стрелков. Надо учесть, что на 6 июля 1918-го пришёлся Янов день, от которого латыши не очень-то хотели отвлекаться. Постепенно их набралось больше трёх тысяч. В ночь на 7 июля ключевые административные здания и коммуникации были взяты под плотный контроль. Утром началось наступление на штаб Попова.

Сначала левые эсеры отбивались. Но несколько артиллерийских залпов решили вопрос. Попов и Саблин сочли сопротивление бессмысленным. Мятежники сложили оружие. Тем временем надёжно большевистские чекисты под командованием Петерса оформляли арест почти полутысячи участников Съезда Советов.

Шок от убийства Мирбаха и ареста Дзержинского был силён. Но из этого получились лишь эффектные акции устрашения. Чёткий план у восставших отсутствовал. Дисциплина хромала на обе ноги. Поэтому большевики в общем-то легко раздедлались с мятежом. Как только пришли в себя от первого испуга.

«Кому до ордена, ну а кому до «вышки»

Погибших было не так много – 20–25 человек с обеих сторон. Но последовала серия казней. Расстреливали чекистов, действия которых против себя большевики считали прямо-таки святотатством. Первым погиб Александрович. На допросе он сказал, что действовал по решению ЦК своей партии и более ничего говорить не станет, поскольку считает вопросы к себе морально недопустимыми. Его без суда и следствия расстреляли в ночь на 9 июля. Судьбу Александровича тут же разделили двенадцать бойцов отряда Попова.

Сам Дмитрий Попов тоже был приговорён к расстрелу. Но заочно. Он сумел скрыться и вырвался из Москвы. После этого где мы только его не видим. То в Харькове – против Петлюры. То в Киеве – против Деникина. Послужил даже в РККА, под другой, конечно, фамилией. В конце концов перековался из эсеров в анархисты и пробрался к Нестора Махно. Был он, кстати, из подписантов соглашения махновцев с РККА. Далее он официально представлял армию Махно в Харькове.

Но приговор оставался в силе. После очередного обострения с Махно большевики арестовали Попова и отконвоировали в Москву. На допросах он держался твёрдо: в убийстве Мирбаха с ПЛСР солидарен, бой в Трёхсвятительском переулке являлся справедливой самообороной. 1 мая 1921 Дмитрий Попов был расстрелян.

Марию Спиридонову и Юрия Саблина арестовали приговорили к тюремному заключению. Весьма кратковременному – «учитывая заслуги перед революцией». Потом быстро амнистировали. Саблин продолжил карьеру в РККА и даже участвовал в подавлении Кронштадтского мятежа. У Марии Александровны идейности было побольше – она пошла по тюрьмам и ссылкам. Что характерно, при Сталине сначала расстреляли переметнувшегося Саблина, а уж затем — стойкую Марию.

Прош Прошьян продолжал борьбу, несколько месяцев скрывался в антибольшевистском подполье. В конце 1918-го он умер от тифа в больнице, куда поступил под чужой фамилией. Андрей Колегаев и Владимир Карелин уступили превосходящей силе. Первый служил большевикам по хозяйственной части, второй – по юридической. Конец обоим был один. Колегаева расстреляли в 1937-м, Карелина в 1938-м. И лишь один из левоэсеровских наркомов – Исаак Штейнберг – дожил до старости. Он даже увидел XX съезд КПСС, прочёл доклад Хрущёва. Правда, в Нью-Йорке.

Яков Блюмкин и Николай Андреев получили аж три года принудительных работ. Отбывать не пришлось – оба бежали в Украину (можно сказать, проложили дорогу нынешним российским оппозиционерам). Андреев вскоре умер от тифа. Блюмкин явился с повинной в киевскую ЧК. Предав левых эсеров, он поставил на победителей. Чекисты решили простить товарища. Десять лет он служил в ВЧК-ОГПУ, специализировался на внешнем шпионаже. Ориентировался на Троцкого, что оказалось роковой для него ошибкой. После тайной встречи с эмигрантом Троцким в 1929 году Блюмкина расстреляли. Судьба ренегата.

Владимир Алгасов ещё до мятежа переметнулся к большевикам, так что его не тронули. Но, разумеется, казнили при Сталине. А вот Иван Ильин не только переметнулся, но и выжил после репрессий. Повезло — вовремя ушёл из ВЧК в народное хозяйство. Михаила Гуркина вывели из коллегии ВЧК, далее следы теряются. Михаил Емельянов, активный участник мятежа, успел уйти в Украину. Там продолжал антибольшевистскую борьбу по типу максималистов, и погиб на одной из акций.

Дмитрий Магеровский тоже сумел бежать. После амнистии вступил в РКП(б). Дзержинский очень ценил этого человека. Но каток сталинских репрессий не пощадил и его. Похожа судьба Петра Сидорова. Что касается Григория Закса, то товарищи по партии даже не поставил его в известность о своих планах – считали ненадёжным человеком, почти большевистским агентом. Вскоре Закс организовал Партию народников-коммунистов, которая занимала при РКП(б) положение вроде СР при ЕР. В ноябре 1918-го, устав притворяться попутчиком, вступил непосредственно в компартию. В декабре 1937-го его расстреляли. Отблагодарили за лояльность.

Подавителю мятежа Иоакиму Вацетису наркомвоен Троцкий лично вручил конверт с 10000 рублей. Рассчитались с киллером чёрным налом. Много лет спустя Вацетис, подыгрывая Сталину, рассказывал следователю НКВД, какой негодяй Лев Давидович – сам, мол, организовал этот мятеж (не уточняя, зачем). Конспирология, как видим, в наших краях издавна цветёт. А через два года случился 1937-й и Вацетиса расстреляли.

Выдь на Волгу!

Июльские события 1918 года иные историки именуют Четвёртой революцией. Революцией социалистов-народников против диктатуры коммунистической бюрократии. И конечно, не только сумбурный мятеж в Москве имеется в виду.

В тот же день 6 июля поднялось Ярославское восстание. Организовал его СЗРС. Иначе говоря – Борис Савинков, порвавший с ПСР, но оставшийся эсером. Восставшие требовали демократических свобод, созыва Учредительного собрания, разрыва Брестского мира, восстановления правового порядка гарантий крестьянской собственности. В отличие от левацкого мятежа в столице, это был удар сопротивления справа.

Силами восстания командовал полковник Александр Перхуров. К офицерскому ядру примкнули несколько тысяч человек. Активнее других были студенты и лицеисты. Но взялись за оружие и рабочие, и служащие, и мещане-обыватели, и крестьяне окрестных деревень. Сложился поликлассовый блок против правящей номенклатуры.

Перхуровцы атаковали активно атаковали и уже через день Ярославль был фактически освобождён от коммунистов. В городе установились порядки «февралистской республики». Правда, большевистские комиссары Семён Нахимсон и Давид Закгейм не ушли от самосуда. Оградить их от народной благодарности Перхурову не удалось, хоть он и взывал к правовому мышлению.

Здесь война разгорелась всерьёз. Не было ни топтания на месте, ни странного милосердия. В авангарде большевистских карателей снова шёл «иностранный легион» – те же латыши, поляки, немцы (из военнопленных), китайцы и даже корейцы. Командование РККА применило высшие достижения тогдашней военной техники: тяжёлую артиллерию, бронепоезд, аэропланы с динамитными бомбами. Город превратился в сплошной пожар, обстрелы сносили целые кварталы.

Военно-технический перевес карателей был подавляющим. «Приходится удивляться не тому, что полковник Перхуров не разбил под Ярославлем большевиков, а тому, что он смог продержаться 17 дней», – писал потом Савинков. 21 июля повстанцы прекратили сопротивление, сдавшись организации немецких военнопленных. Те нарушили данные обещание и отдали перхуровцев большевикам. Около шестисот восставших погибли с оружием в руках, примерно столько же убиты при карательной расправе. Среди расстрелянных был преемник Перхурова во главе повстанческих сил генерал Пётр Карпов.

Полковник Перхуров успел уйти к Колчаку, получил от него генеральское звание. Потом примкнул к партизанам эсера Бориса Фортунатова. В 1920 году попал в плен. Несколько недель послужил спецом в штабе Приуральском округа РККА. Потом коммунисты спохватились, арестовали и расстреляли в Ярославле. 22 июля 1921-го – ровно через три года.

8 июля 1918-го восстали савинковцы в городе Рыбинск. Здесь командовал сам Борис Викторович. Именно в Рыбинске задумал он разместить свой военно-политический центр. Помогал великому эсеру-террористу барон Александр Дикгоф, своими руками удавивший попа Гапона. Но тут чекисты оказались начеку. Повстанческие отряды были блокированы заранее, и только группа самого Савинкова сумела захватить казармы с арсеналом. Дальше – бой с латышскими стрелками и отступление из города на помощь ярославцам.

В тот же день, ближе к полуночи, СЗРС выступил и в Муроме – под командованием капитана Николая Сахарова и военврача Николая Григорьева. Интересно, что Сахаров был обычным, типичным белогвардейцем, а Григорьев примыкал к плехановской социал-демократической организации «Единство». Благословил повстанцев настоятель Спасо-Преображенского монастыря епископ Митрофан. В этом и заключалась стратегия Савинкова: он создавал «зонтичную» боевую структуру, объединяющую любых антикоммунистов, без идеологических ограничений. Консерваторов в повстанческом руководстве представлял именитый купец Алексей Жадин, эсеров – Николай Зворыкин.

На следующее утро Муром был под контролем восставших. Но именно тут повстанцам не удалось обрести социальной базы. Рабоче-крестьянской опоры, как в Ярославле, не было – только купцы, монахи и немного интеллигентов. Уже 10 июля пришлось уходить из города под ударами красных формирований. Сахаров и его соратники сумели добраться до Народной армии Комуча, потом служили у Колчака.

Савинковское движение было не единственным антибольшевистским выступлением на Волге. 10 июля взбунтовался в Симбирске командующий Восточным фронтом РККА левый эсер Михаил Муравьёв. Бывший офицер царской армии, сначала черносотенец, потом кадет, потом правый эсер, потом левый эсер – он подошёл к вопросу основательно и комплексно. Муравьёв провозгласил создание Поволжской Советской Республики, назначил себя председателем правительства и главкомом, записал в свой кабинет Спиридонову, Карелина и Камкова. Политическая установка у него была, впрочем, одна: повернуть фронт против «авангарда мирового империализма – германцев». Тогда как Совнарком считал таковым авангардом не германцев, а белочехов.

Муравьёв разослал во все адреса телеграмму с объявлением войны кайзеровской Германии. И тем самым сжёг за собой все мосты. Ленин и Троцкий немедленно объявили его «врагом народа» – именно в этой формулировке. Враг Вильгельма есть враг народа – так незамысловато рассуждало руководство Российской коммунистической партии.

Разгром Поволжской республики был совершён быстро и сравнительно малой кровью. Решили вопрос, как водится, латышские стрелки. Организовал их глава губкома Иосиф Варейкис. 11 июля Муравьёв пришёл на переговоры в губернский Совет и прямо там был застрелен. Варейкис прожил ещё два десятилетия, был секретарём нескольких обкомов и крайкомов ВКП(б). После чего – 1938 год.

Ярость защиты прекрасного

Мятеж в Москве, восстания в Ярославле, Рыбинске и Муроме, провозглашение Поволжской республики не имели между собой никакой организационной связи. Даже идеологии у них были существенно разные: революционный социализм, февралистская эсеро-белогвардейщина, война против кайзеризма. Вряд ли Спиридонова, Савинков и Муравьёв смогли бы договориться.

Совсем иначе мог бы выглядеть итог, если бы антибольшевистские силы сплотились хотя бы на некоторое время. Но они предпочли грызться друг с другом по отвлечённо-теоретическим поводам – национализация земли? социализация земли? приватизация земли? – позволив ленинцам расправиться с собой поодиночке.

Но всё же связь была. Другая. Глубинная. Революция повсеместно восставала против комиссародержавия. «Одержима яростною верой», защищалась российская свобода. Её жестокие бои протянулись годы и десятилетия – от Тамбовщины до Майдана – и по сей день не окончены.

Исторический урок столетия: связи надо не рвать, а крепить. Тогда неизмеримо повышаются шансы увидеть своими глазами прекрасную Россию будущего. За которую бились савинковцы и тамбовцы, белые добровольцы и социалисты-революционеры, отмороженные анархисты и интеллектуалы-кадеты.

И великие подчас ошибаются. Те, кто шли на дело 6 июля 1918-го, были, без сомнения, великими людьми. Критиковать их за ошибки всякий может. Нам бы хоть толику этих ошибок. По нынешним меркам и они бы сошли за достижения. Но в том, наверное, и заключается смысл истории, чтобы хоть чему-то научить нас. Участники июльских восстаний давно заняли своё место в пантеоне русских героев. Много ли таких найдётся сегодня?

Виктор ГРИГОРЬЕВ