Статья

ПЛЕНЁННЫЕ СВОБОДОЙ,
или
КАК ГОРБАЧЁВ ОПЯТЬ ВСЕХ ПЕРЕИГРАЛ

Тридцать лет назад в СССР произошло небывалое: коммунисты разрешили людям быть свободными. Это случилось на Пленуме ЦК КПСС 5–7 февраля 1990 года. Такие вещи редко даются даром. Причины такого феноменального исторического поворота состояли не в гуманизме и вольнодумстве советских партократов. Хоть бы и горбачёвского призыва. Они оставались самими собой, что подтверждалось и речами, и делами. Но их вразумлял страх. Единственное чувство, способное вселить милосердие в такие сердца.

Свет весны

В сталинской Конституции 1936 года была статья 126: «Наиболее активные и сознательные граждане из рядов объединяются во Всесоюзную коммунистическую партию (большевиков), представляющую руководящее ядро всех организаций трудящихся, как общественных, так и государственных». Брежневская Конституция 1977-го подняла выше: «Руководящей и направляющей силой советского общества, ядром его политической системы, государственных и общественных организаций является Коммунистическая партия Советского Союза». Характерно, что это определение вписали в статью под номером 6. Дабы народ понимал, кто хозяин, кто шестёрка.

Нельзя сказать, чтобы формальное конституционное законодательство определяло общественно-политическую жизнь в СССР. Но значение оно имело. Ведь и в современной РФ не Конституция делает олигархию олигархией, «нацлидера» диктатором, а идеологию духоскрепием. Однако мы видим, с какой увлечённостью уродуют хозяева Основной закон. Будто делать им больше нечего.

Такие уж времена, что без бумаги с формально-правовым маркером никак нельзя. Как раньше король был не король без короны, так теперь узурпатору не обойтись без «Конституции». Советские вожди тоже сталкивались с этой проблемой. И решали – см. выше.

Горбачёвская Перестройка началась как номенклатурный ответ на экономические вызовы. Партийная верхушка сверстала план: сохраняя за партией всю полноту власти, ответственность за неурядицы перекинуть на массы – и на их горбу вытянуть по-хитрому. Назвали это «возвращением к ленинской концепции Советов» (что уже было ложью, ибо реально большевики с первых шагов не ставили Советы в грош). Но спустя два-три года Перестройка вырвалась из прорытой для неё убогой колеи. К большому перепугу дальновидных сталинистов.

Первые же выборы, свободные хотя бы на осьмушку, нокаутировали аппарат КПСС. Отношение народа к власти более не требовало комментариев. Стали появляться организации, прямо записывавшие в программах отстранение коммунистов от власти. Следом начали день ото дня храбреть и официальные либералы, в том числе с с коммунистическими партбилетами. Первый Съезд народных депутатов произвёл грандиозный культурологический слом. Стержнем и основой тоталитарной системы была марксистско-ленинская идеология. И она к концу 1989 года показала полное бессилие. Зато стремительно набирало силу антиноменклатурное, антикоммунистическое, антисоветское общественное движение – от «клуба избирателей» в районе и на заводе до Межрегиональной депутатской группы (МДГ) в Верховном Совете СССР.

Но была у той исторической весны жёсткая оборотная сторона. Бешеный всплеск уголовщины (неизбежная во всех случаях плата за обретение свободы) оказался ещё не самым страшным. Но вырвались на волю националистические инстинкты, прежде скованные диктатом компартии. В номенклатуре национальные группировки существовали всегда, но на улицу эти разборки не выносились. Не то стало под ветром перемен. Грузино-абхазский конфликт обернулся тбилисским побоищем. Стычка узбеков с месхетинцами – жутким погромом в Фергане. Между армянами и азербайджанцами началась просто фронтовая война за Нагорный Карабах.

Чёрный январь

В Армении движение за Миацум – воссоединение с Карабахом-Арцахом – выросло в общенациональную силу, которая практически сменила власть уже к концу 1989-го (то же, кстати, произошло и в Грузии). Но в Азербайджане компартия держалась крепче. И оппозиция там была своеобразная – не слишком похожая на прибалтийские Народные фронты или «интеллигентные толпы» в РСФСР. Опорой Народного фронта Азербайджана (НФА) выступали городские низы, деревенские массы и беженцы из Армении. Типичный лозунг ереванского митинга: «Вся власть Советам!» Типичный призыв бакинского: «Кто не армяне – сесть! Кто не армяне – встать!» И командовали азербайджанским фронтом не академики и публицисты, а люди, подобные слесарю Неймату Панахову (к ужасу своей интеллигенции, призывавшей республиканский ЦК совместными усилиями остановить «вакханалию люмпенов»).

Такой состав и такой менталитет делал азербайджанское движение грозно-настоящим. Назревала реальная революция, к власти рвались массы. Трагедия заключалась в том, что азербайджанцы, как и армяне, видели врагов не только в номенклатуре, но и друг в друге.

13 января 1990-го в Баку начались широкомасштабные беспорядки. Они быстро переросли в жестокий армянский погром. Погибли десятки людей. Остановить удалось лишь публичным заявлением НФА: каждый уличённый в погроме будет убит на месте. Коммунистический аппарат потерял контроль, республиканская КП практически рухнула, секретарь бежал в Москву.

Политбюро ЦК КПСС направило в Баку увесистый десант для разруливания проблемы. Председатель Совета Союза ВС СССР Евгений Примаков, секретарь ЦК Андрей Гиренко, министр обороны Дмитрий Язов, его заместитель Валентин Варенников. Стало ясно, что Баку будут штурмовать. На суше к городу стягивалась 50-тысячная группировка. На море Баку блокировали суда Каспийской флотилии. НФА готовился отражать удар. Сооружались баррикады, раздавалось оружие.

Штурм начался в ночь на 20 января. Телевидение сообщило о чрезвычайном положении, но из-за взрыва телевышки жители об этом не узнали. При вводе войск в столицу Азербайджана погибли около полутора сотен человек. Баррикады не могли остановить наступление регулярных войск. Советские танки заполонили центр Баку.

Характерно, что даже местные коммунисты осудили силовую акцию Центра. Председатель президиума местного Верховного Совета Эльмира Кафарова заявила по радио о недопустимости подобных действий. В Москве с теми же словами – только жёстче – выступил ветеран Политбюро Гейдар Алиев, пребывавший тогда в отставке. Для НФА и массы его сторонников Союз ССР тем более сделался смертельным врагом. Ведь вот что бросалось в глаза: советские войска захватывали Баку не в дни погромов, а когда погромы уже прекратились. Очевидной целью являлось восстановление власти опрокинутой народом КП Азербайджанской ССР.

Не зря говорят: 20 января танки расстреляли советскую идеологию. Излишне добавлять, что сами танкисты к тому времени материли Советскую власть на чём свет стоит.

Смотр сил

Нельзя сказать, чтобы все советские либералы и демократы возмутились бакинской расправой. К примеру, Анатолий Собчак называл военно-карательную акцию Центра «абсолютно правомерной, только запоздавшей». Это уж потом он причислил Баку-1990 к череде преступлений, вместе с Тбилиси-1989 и Вильнюсом-1991. В 1990-м в полной мере срабатывал безотчётный страх перед национализмом, исламом, «Азией», а главное – перед очевидно ярко плебейским характером азербайджанского движения. (Что уж говорить о реакции на аналогичные процессы в Средней Азии…)

Зато полной поддержкой сторонников МДГ пользовались движения за независимость Армении и Грузии, не говоря о Литве, Латвии и Эстонии. Пробуждались Украина и Белоруссия. Радикальные оппозиционеры РСФСР, более всего вдохновлённые революциями в Восточной Европе и шахтёрским мирным восстанием в Советском Союзе, уже делали ставку на выигрыш приближавшихся выборов в республиканский и региональные Советы. Ельцин примеривался к будущему президентству России.

Этапным днём советской и российской истории стало 4 февраля 1990 года. 300 тысяч человек – по другим данным, до полумиллиона – вышли на демонстрацию в Москве. Вели её депутаты МДГ – политик Борис Ельцин, экономист Гавриил Попов, историк Юрий Афанасьев, следователь Тельман Гдлян, поэт Евгений Евтушенко… Полевую же организацию сделали активисты Ельцинского движения и избирательных объединений – Лев Шемаев, Александр Музыкантский, Владимир Боксер, Вера Кригер, Михаил Шнейдер… но тут уж точно не перечислишь, ибо волонтёров демократии были реально тысячи.

Грандиозное шествие прошло с Крымского моста по Садовому кольцу и улице Горького к площади 50-летия Октября. Там прошёл митинг. Громовое требование отменить 6-ю статью Конституции СССР донеслось до стен Кремля. Всё остальное отталкивалось от этого – многопартийность, новый Союзный договор, новые законы о выборах и о печати… Прежде всего: «Долой 6-ю статью! Долой «руководящую роль»! Долой КПСС!»

И всё же, решения тогда ещё принимались не на уличных шествиях, не на площадных митингах, не на оппозиционных собраниях, не в Верховном Совете, а в ЦК КПСС. Точнее, в Политбюро, Секретариате и аппарате ЦК.

Решение было готово. В партийной элите только начиналась настоящая истерика номенклатурного консерватизма. Это через полгода она, как пророчил Маркс о материальных благах грядущего коммунизма, «польётся полным потоком». Пока ещё секретари сдерживались, подавляемые авторитетом генсека. Егор Лигачёв, Виктор Чебриков, Лев Зайков, Виталий Воротников, Николай Рыжков, Владимир Крючков, Дмитрий Язов, Георгий Разумовский, Александр Капто, Борис Пуго и их многочисленные единомышленники в партийно-аппаратном корпусе были, конечно, ошарашены. Но ещё надеялись на Горбачёва как на выразителя классового интереса.

Михаил же Сергеевич – уверовавший в величие своей миссии и вошедший во вкус быть мировым кумиром – продолжал социально-политическое маневрирование. Даже выводил его на новый виток спирали. Непредставимый ещё недель сорок назад.

Пленум 5 февраля 1990-го открыл Михаил Горбачёв. Он объявил, что не только коммунистов, но и всех граждан страны волнует судьба Перестройки. Текущий этап революционных изменений вождь назвал самым ответственным. Уши людей ласкали его слова о том, что «наш» (ихний, КПССовский) идеал — это «гуманный, демократический социализм». В общем, надо обновлять систему, а для этого следует утверждать власть масс. Заодно выяснилось, что раньше массы не властвовали.

На генсека тут же посыпались – пока ещё в очень ограниченной и предельно корректной форме – претензии правящего класса. Первый секретарь Киевского горкома Анатолий Корниенко напомнил о важности принципа централизма. Первый секретарь Московского обкома Валентин Месяц сетовал на недисциплинированность и неорганизованность. Ислам Каримов просто заговорил о нехватке денег, которая не позволяет претворять в жизнь прогрессивный принцип самофинансирования. Будущий первый президент независимого Узбекистана предложил вводить понятия прожиточного минимума, как во всех цивилизованных странах (Владимир Путин в нынешних конституционных новациях действует, видимо, под давним впечатлением от каримовской речи). При этом Ислам Абдуганиевич призвал консолидировать вокруг партии все «здоровые» силы, иначе проблем не оберёшься.

Посол СССР в Польше Владимир Бровиков стал подлинным ньюсмейкером дня. Его выступление было откровенно антиперестроечным. Весьма вероятно, что именно на него возложили эту миссию скромные вожди. Бровиков сразу упредил возражения противников: мол, меня могут отнести к «бетону», но лишь потому, что я не занимаюсь подхалимажем. Вот какими смелыми люди становились в революционной Польше! Кстати, сам термин «бетон» – польского происхождения, так в «Солидарности» называли сталинистов. Странно, почему Бровиков прямо не назвался «паном Шматяком».

Бровиков эмоционально обличал «тотальную демократию», взывая к дисциплине, которая «без демократии проживёт». Но конкретных предложений было, по сути, два: подождать с введением постов президента СССР и председателя КПСС. Дальше смелость «бетона» в то время не заходила. Но и этот намёк на ограничение полномочий Горбачёва вызвал аплодисменты сталинистов. Нина Андреева назвала Бровикова потенциальным лидером своего направления.

Председатель Госкомитета СССР по народному образованию Геннадий Ягодин поделился мнением, что на территории всего государства должны быть обеспечены права человека. Без исключений! Возможно, в этот момент участники пленума вспомнили об Азербайджане. Веско прозвучали слова следующего оратора, секретаря парткома «Ижорского завода» Юрия Архипова: мол, надо поменьше болтать. Время настолько дорого, что не хочется распылять его на констатацию положения. Всем и так ясно: в стране наступает нечто непредсказуемое. Примерно таким же образом можно охарактеризовать речи следующих участников: московского первого секретаря Юрия Прокофьева, зампреда Председателя Президиума ВС РСФСР Татьяны Ивановой, главного белорусского коммуниста Ефрема Соколова, главного латвийского коммуниста Яниса Вагриса, главного североосетинского коммуниста Александра Дзасохова, первого секретаря Киевского обкома Григория Ревенко, министра оборонной промышленности Бориса Белоусова, главного молдавского коммуниста Петра Лучинского, учёного Бориса Патона, министра культуры Николая Губенко и других видных партийцев. Вплоть до предсовмина Рыжкова. Страх перед неизвестностью и собственным непониманием что делать пронизывал атмосферу пленума.

Некоторое исключение явил первый секретарь Ленинградского обкома и горкома Борис Гидаспов: «Мы говорим о руководящей роли партии не ради самой руководящей роли. И будем за неё бороться не ради своих амбиций. Только правильно понятый объективный интерес трудящихся, отражённый в нашей идеологии, позволит коммунистам честно смотреть людям в глаза».

Народный герой Борис Ельцин, разумеется, возражал Гидаспову и ему подобным. Союзниками Бориса Николаевича стали пять шахтёров, непонятным образом попавшие на пленум. В своей речи мастер-взрывник Константин Фесенко сам удивился, как он очутился в такой странной компании. Он вообще сказал много интересного: «Радикализм должен быть в демократии, а мы пошли по пути радикализма в экономике… Говорят, партийный аппарат подвергается шельмованию. Ну, предположим. А у нас что, прилавки полные?»

Особняком стояло выступление нового азербайджанского первого секретаря Аяза Муталибова, который сфокусировался на проблемах родной республики. Ему очень не понравилось, что советские СМИ называют армянских националистов ополченцами, а азербайджанских — боевиками.

В первый же день пленума выявилось расхождение между «гидасповцами» и «ельцинцами». Казалось, схватились они. Но полной победы не светило ни тем, ни другим. КПСС шла, куда укажет генсек. Надеясь на сохранение привилегий, пусть и под «демократическим» соусом.

Отбросить отжившее

Следующий день был отведён под прения. С места в карьер взял председатель президиума ВС РСФСР Воротников. Несмотря на неприязнь к переменам, он сквозь зубы одобрил денежную реформу и реформу цен – при том, что, по собственному признанию, не ждал от этого добра. Речь Воротникова пронизана недоверием к «некоторым коммерческим новшествам» вроде «свободных зон» и валютных магазинов.

Когда «суверенные духоскрепы» приближаются к историческому поражению, они внезапно вспоминают, что их страна не очень-то отличается от других государств. Воротников не стал исключением: «У каждой политической партии, у каждого государства есть свои «строительные» программы — и в Америке, и в Японии, и во Франции и т.д. По-моему, мы-то как раз строили плохо, плыли по течению, а то и против течения». Мысль ясна: раз у французов есть свой «великий кормчий», то как нам без него.

Первый секретарь ЦК КП Эстонии Вайно Вяляс, в противовес Воротникову, поддержал решительную децентрализацию. «Суверенная республика без своей земли существовать не может»,— эти слова Вяляса дико звучали бы ещё пять лет назад. Эстонская компартия успешно запрыгивала на подножку отъезжающего поезда своего Народного фронта.

Вяляс обратил внимание на ленинскую мудрость, проявленную при подписании Тартуского мирного договора. Часть территорий была тогда передана Эстонии. А после Ленина оказалась в составе РСФСР. Вряд ли упоминание данного события понравилось Воротникову.

Наконец слово дали твердокаменному Егору Лигачёву: «Самым ценным в нашей жизни всегда была уверенность в завтрашнем дне». Здесь он прав: для коммунистов и правда очень ценна ситуация, когда люди уверены в незыблемости их власти. В принципе же речь Егора Кузьмича свелась к трём тезисам: дисциплина, дисциплина и ещё раз дисциплина. И не забывать об опасности «замаячившей на горизонте единой Германии после поглощения ГДР».

Как второй Бровиков прозвучал второй секретарь ЦК Компартии Казахстана Владислав Ануфриев. Он ужаснулся очевидному разрушению тотального партийного контроля – как же партии руководить, «если руководитель беспартийный, а таких теперь немало»?! Сетовал на то, что восточноевропейские революции «разрушили нашу буферную зону». И неожиданным образом раскритиковал внешнюю политику СССР: «Кто скажет, во что нам обходятся, товарищи, Ангола, Эфиопия, Никарагуа, Вьетнам, Куба?»

Но дальше вступили в дело прорабы Перестройки. Министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе восславил процесс перемен: «Перестройка давно перестала быть только нашим внутренним делом. В равной мере и международная среда небезразлична нашей перестройке». Поучаствовал в прениях и секретарь ЦК Вадим Медведев, считавшийся верным учеником Александра Яковлева. Однако харизмой он был обделён, и его речь, как обычно, мало кого вдохновляла, хотя говорил он вроде бы правильные вещи. А вот к армянскому секретарю Сурену Арутюняну прислушивались все. Как и полагается армянскому патриоту, он заявил, что вопрос НКАО поставлен не Арменией, а самим населением Нагорного Карабаха, и суть его заключается в самоопределении народа. Затем Арутюнян поддержал горбачёвский план «сильной демократической власти», олицетворяемой фигурой президента.

С отповедью перестройщикам и экстремистам вышли на трибуну первый секретарь Курского обкома Александр Селезнёв, секретарь ЦК Николай Слюньков, первый секретарь Калининского обкома Николай Татарчук, председатель КГБ Владимир Крючков. Похоже, Горбачёв целенаправленно создавал им количественный перевес. Сохраняя за своим крылом качество. Легендарный Александр Яковлев тоже сказал своё слово: чем глубже кризис, тем тяжелее последствия. Надо отбросить отжившее и идти дальше.

Неумолимость шагов свободы

На третий день слово дали таджикским и киргизским коммунистам в лице секретарей Кахара Махкамова и Абсамата Мусалиева. От этих выступлений веяло номенклатурной тревогой – более деловитой у Махкамова, более идеологизированной у Масалиева (тому и другому оставалось править недолго). Потом – комсомольцам в лице секретаря ВЛКСМ Виктора Мироненко. С положенным по должности задором он поддержал дальнейшую демократизацию: «Вопросы о многопартийности и самоопределении наций становятся риторическими». Затем – профсоюзникам в лице Геннадия Баштанюка, но у него вышло блёкло. Выступили также председатель Мосгорисполкома Валерий Сайкин и председатель Комитета конституционного надзора Сергей Алексеев. Первый бесцветно выразил номенклатурную поддержку курсу генсека, второй – ярко выразил поддержку интеллигентскую тому же курсу.

Жаркая баталия завязалась на литовском вопросе. Незадолго до того Компартия Литвы во главе с будущим президентом Альгирдасом Бразаускасом провела съезд – что символично, Двадцатый – на котором обособилась от КПСС, фактически блокируясь с национал-демократами Саюдиса. Консервативное крыло будущего вильнюсского путчиста Миколаса Бурокявичюса основало «КПЛ на платформе КПСС». Уладить конфликт взялся ЦК – но безуспешно. Яковлевцы за Бразаускаса, лигачёвцы за Бурокявичюса к единству не пришли, принятый документ получился на редкость никаким. Хотя с крутым скандалом и очередной имперской истерикой. Однако партий так и осталось две: одну литовцы считали за часть национальной политики, другую – за иностранных агентов.

Наконец, дошло до главного. Была принята платформа ЦК, красиво названная «К гуманному, демократическому социализму». Процедурно это был проект, выносимый на предстоявший XXVIII съезд КПСС (оказавшийся последним). Коммунисты наконец-то признали многопартийность. За гражданами Советского Союза официально закреплялись все основные гражданские и политические свободы. Предполагались изменения в Конституции СССР – прежде всего введение института президентства.

Но главное из главного – из Конституции убиралась 6-я статья. Вместо «руководящей и направляющей КПСС» она теперь формулировалась: «Граждане СССР имеют право объединяться в политические партии». Упоминание КПСС сохранялось, но наравне с другими.

Коммунистическая партократия формально отодвигалась от непосредственного управления государством. Но к этому историческому решению по известному принципу советской торговли добавлялось кое-что в нагрузку. А именно – президентство с заранее известным олицетворением.

Номенклатура намеревалась сохранять господство этим способом. Как более соответствующим духу времени. Страх перед народом – бастующими шахтёрами, столичными демонстрантами, непокорными избирателями, восставшими патриотами, энергичными кооператорами, наглыми цеховиками – властно принуждал к этому. Тупых и истеричных послушали и вежливо отсекли. Резво прогрессивных оборвали на полуслове и грубо притормаживали.

Горбачёв опять всех переиграл.

Конец vs Продолжение

За полгода до пленума в журнале «National Interest» появилась статья американского учёного Фрэнсиса Фукуямы под названием «Конец истории?», где он доказывал, что история подходит к концу, западно-американский либерализм одержал полную и окончательную всемирно-историческую победу, проблемы решены, можно расслабиться.

По прошествии двух лет появилась книга «Конец истории и последний человек», в которой Фукуяма развернул свой тезис. Советского Союза к тому времени не стало, и многим вроде бы умным людям казалось, что уж теперь-то в мире ничего принципиально нового не произойдёт. Дальше будет скука. Но очень комфортная, так что не надо переживать.

С тех пор тридцать лет по миру идёт погром. То националистический, то религиозно-фанатический, то просто криминальный. Фукуяма утверждает будто его неправильно поняли. Но как правильно, не говорит.

А вот у правящей в современной РФ элиты конец истории уже наступил. Каждый год проходят какие-то «прямые линии», а гарант конституции посылает народ в неведомом направлении. Ничего принципиально нового не происходит. Всё чинно и кладбищенски спокойно. Возможно, именно тоской по какой-никакой жизни вызвана инициатива по изменению Основного закона страны. Как видим, и это мало помогает: людям плевать на все эти ленивые телодвижения власть имущих, да им и самим откровенно скучно.

Тридцать лет назад в Москве было иначе. Февральский (1990) пленум ЦК КПСС стал частью живой истории. Участники данного мероприятия, как к ним ни относись, спорили и дрались по-настоящему. Несмотря на то, что отдалённым результатом пленума стала потеря власти коммунистами, они смогли выйти сухими из воды. Получилось так, что свободу подарили Горбачёв и компания. Отсюда и все проблемы, ибо халява добра не приносит.

Но история не прекратилась. Страна поднимается огнём из-под земли. Кремлёвские игры нынешней номенклатурной олигархии – грязные внутри, кровавые вовне – отражение всё того же страха, что двигал номенклатурщиками ЦК, голосующими за гуманно-демократический социализм.

История продолжается, как бы ни хотелось уродствующим застыть в ней навсегда. Так было в 1990 году. Так будет и впредь.

Виктор ГРИГОРЬЕВ