История моих отношений с начальником моей следственной группы молодым и амбицозным капитаном В.В.Черкесовым и эпизод, в котором мне удалось оставить его в дураках, будут, к сожалению, совершенно не понятны новым поколениям без предварительного рассказа об общем ходе моего следствия 1982-1983 гг.

Моим личным, "персональным" следователем был майор Владимир Васильевич Егерев. Был он уже в возрасте, на дальнейшую карьеру не претендовал и, более того, судя по всему, был достаточно информирован и неглуп, чтобы предвидеть возможное развитие положения в стране, и в самом деле приведшее через несколько лет к "перестройке". Был ли он на самом деле столь умен и относительно беззлобен, как пытался показать - не знаю. Но отчасти, наверно, всё же это так. Ему не надо было выслуживаться, а по своим личным качествам он не стремился сделать гадость ради гадости, чем грешили (и грешат) многие его коллеги. Конечно, он не был добреньким дядей, и несмотря на охи, ахи и жалобы на здоровье, исправно выполнял свою неправедную работу. Но лишь в пределах необходимого. От сих до сих. Не более того.

Всё это не только мое личное мнение. Оно подтверждается отзывами Сашки Огородникова, отказывавшегося иметь дело с какими бы то ни было следаками, пока ему не выписали из Питера Егерева, и отзывом известного востоковеда и политолога Андрея Вассоевича, которому по молодости тоже как-то раз довелось иметь дело с моим майором. Если мне не изменяет память, о чем-то подобном говорил и Володя Пореш.

Егерев был, по крайней мере, неглуп и спокоен. На допросах, по завершении разговорной стадии, он должен был одним пальцем набирать на машинке текст протокола, чтобы потом дать его мне на подпись. Я, в отличие от многих других подследственных, тщательно прочитывал каждую фразу и заставлял следователя исправлять всякую запятую и перепечатывать заново текст при малейшем намеке на неточность или двусмысленность. Услугами машинисток следователям КГБ пользоваться было нельзя - государственная тайна! Поэтому у Егерева на составление протокола уходило порой по 3-4 часа, а то и больше.

Дабы не отсылать меня обратно в камеру (ведь по ходу печатанья ему часто приходилось задавать мне уточняющие вопросы), он поил меня чаем, принесенным моей матерью (не тратить же на мои чаи государственные деньги!), и предлагал что-нибудь почитать. Что мог предложить почитать следователь КГБ? Разумеется, "тамиздат". Он открывал большой несгораемый книжный шкаф с полками, уходящими под потолок, и спрашивал: "Ростислав Борисович! А вот эту книжку хотите почитать?" - "Нет. Уже читал" - "А эту?" - "Не читал, но, честно говоря, и не хочется. Не интересно" - "А эту?" - "О! Это, пожалуй, другое дело".

Тут надо сделать очередное пояснение. Моя позиция (полностью в ходе следствия оправдавшаяся) сводилась к тому, что я говорил только то, что им доподлинно было известно, и лишь в той части, что касалась лично меня, покойников либо эмигрантов. Если кто-то думает, будто "им" известно всё, это смешная ошибка. Вычислить, что "им" в действительности известно, а где "они" блефуют, трудно, но в подавляющем большинстве случаев можно. Если возникают сомнения, решать их следует в пользу умолчания. "Уличать" тебя - "их" работа. Не надо выполнять ее за чекистов.

Егерев с такой установкой был, как ни странно, в принципе согласен. На словах, конечно. Его условием была непротиворечивость моих показаний. Если я выстраиваю непротиворечивую картину, которую он не может опровергнуть, он, пусть формально, но готов принять такую версию, даже если она выглядит несколько неправдоподобно. Главное, что ему было нужно - сам факт говорения мною каких-то слов и подписания протоколов, потому что до него я отказывался отвечать на вопрос о собственном имени и отказывался подписывать протокол о том, что я отказываюсь отвечать на вопросы и подписывать протоколы:

Егерев прекрасно понимал, что такой "волчара", как я, конечно же, не хранил ни единой бумажки у родственников, близких друзей или у недавно вышедших с политзон знакомых. Но по чекистским указивкам именно с этих категорий следовало начинать поиски книг и рукописей, не найденных у меня (а у меня не нашли почти ничего). Чекистам пришлось бы перерыть с обысками полгорода и... ничего не найти! Понятно, что такая перспектива им не улыбалась. Я, со своей стороны, разумеется, был заинтересован в том, чтобы этих обысков не было. У друзей и знакомых были матери-старушки, которые хватались бы за сердце, вторая жена моего отца, арестованная в свое время вместе с ним и получившая условный срок, тоже не сказала бы мне спасибо. Да и родная тетя, хоть и вела себя на допросах с агрессивным юмором, всё же не получила бы удовольствия, когда они стали бы рыться в ее грязном белье (в буквальном смысле).

Получалось, что у меня и моего следователя, как ни безумно это звучит, по этому пункту интересы совпадали. Поэтому и было достигнуто словесно вполне четко оформленное соглашение: я выдвигаю "непротиворечивые версии", а Егерев воздерживается от запросов на проведение обысков. Понятное дело, обе высокие договаривающиеся стороны прекрасно понимали, что при первой возможности (или необходимости) будут надувать друг друга. Поэтому обе стороны заготовили разные проверочные штучки.

Одной из "непротиворечивых версий" была та, что все, полученные мною с Запада книги, я, по прочтении, никому не давал, а сжигал в печке, в исправном состоянии сохранившейся в моей комнате. Были досадные исключения, когда мой подельник Вячеслав Долинин, неожиданно ко мне зайдя, обнаруживал ту или иную книгу, которую я не успевал спрятать, и брал ее "на прочит". Но это были единичные случаи, строго документированные Славиными показаниями (эти книги взяли у него на обыске).

Чекисты провели экспертизу печки, в течение такого-то времени сжегши в ней полкубометра макулатуры. Макулатура сгорела. Печка оказалась исправной. Акт есть в деле.

Тогда Егерев предложил мне составить список книг, которые я получил с Запада и таким вот образом уничтожил. Я ответил, что, как он уже успел убедиться, у меня на редкость плохая память, и наизусть я этих книг назвать ему не смогу. Но если он даст мне несколько номеров журнала "Посев", то там на последних страницах публикуется перечень книг, имеющихся на складе одноименного издательства, и по этим перечням я смогу составить нужный ему список.

Майор дал мне несколько журналов, я составил список из 10 книг и отдал ему. Он хмыкнул и сказал: "Ну, Ростислав Борисович! Зачем же такое круглое число - 10!? Неужели у Вас больше книжек не было? Написали бы хоть 12..." Я вписал еще две книги.

Зачем этот список был нужен следствию - ясно. С моей же стороны коварство заключалось в том, что уже в первоначальный список из 10 книг я внес два названия, которые мне были знакомы (и по содержанию, и по внешнему виду), но которые, в действительности, мне никогда с Запада не передавали, в моей личной собственности их не было и, соответственно, никому на хранение я их не оставлял (в частности, надежным и проверенным друзьям друзей моей приятельницы). С какой целью я так поступил? Я предположил, что составить список Егерев меня попросил для того, чтобы устроить провокацию: предъявить мне книжки, сделав вид, что взял их на обыске. Я, убедившись в том, что книги все равно уже найдены, понял бы, что запираться бессмысленно, и признался бы, что прятал их в таком-то месте, после чего умные чекисты действительно бы пришли по названному мною адресу с обыском. Но, обнаружив в предъявленных книгах те, которых у меня никогда не было, я понял бы, что это провокация и что никаких обысков не было. Отчего не только смог бы соответственно себя вести, но просто почувствовал бы огромное моральное облегчение: по моей вине обысков не было и никто не пострадал...

Так вот. Подготовил-то всю эту затею, вероятно, Егерев. Хотя формальным начальником следственной группы был младший его по званию капитан Черкесов, который, начитавшись шпионских романов, мог и сам предложить моему майору пойти на эту авантюру. Почему я готов предположить, что всё-таки идея провокации могла принадлежать не Егереву? За несколько месяцев ежедневного общения на допросах в условиях обостренного внимания к каждой мелочи мы научились достаточно хорошо чувствовать и понимать друг друга. Такое часто бывает между следователями и подследственными. (И вообще, как отдельных людей, так и целые нации, несмотря на распространенный предрассудок, гораздо лучше сближает война, а не торговля. Так русским психологически всегда были понятнее традиционные соперники - татары, поляки или немцы, чем китайцы, евреи или американцы. Большинство мужчин когда-нибудь дрались с лучшим другом или могут припомнить, как подружились с кем-то после драки). Я ощутил некоторую неестественность, фальшь в интонациях Егерева, когда он предложил мне составить список. И думаю, что он тоже должен был понять, что я это заметил, и, следовательно, не мог ни предвидеть, что я приму свои меры. Да и не мог же он не понимать, что продиктованный на таких условиях мною список совершенно произволен и в любом случае вряд ли имеет отношение к реальному составу моей предполагаемой захоронки. Так зачем ему была нужна такая сомнительная игра? Только лишняя головная боль. Повторюсь: он был достаточно умен и чуток. Но исполнить решение оперативного штаба, конечно, был обязан. А вот дальнейшую разработку затеи он осторожно спихнул на молодого придурка. Не исключу даже, что он мог намеренно сделать мне красивую подачу, чтобы потом с моей помощью выставить юного честолюбца дураком и, оставшись наедине с собой, радостно по этому поводу хихикать. Это было бы вполне в стиле их паучьей конторы...

Мой отец четырежды арестовывался по политстатьям. Но это было другое поколение, и его жизнь сложилась так, что ему пришлось пройти через спецпсихбольницы. Ко времени его последнего ареста в 1971 году у меня тоже было "рыльце в пушку", хотя я жил с матерью, а у отца была вторая семья. У меня устроили многодневный шмон, меня самого на трое суток заперли в СИЗО (следственный изолятор) КГБ и мурыжили на допросах, чем сослужили мне замечательную службу: всё равно как сделали прививку против страха перед системой. Потом выперли из Университета и через военкомат направили на психиатрическую экспертизу, ведь шизофрения - болезнь наследственная. Там меня благополучно признали шизофреником, что почему-то не помешало мне получить "корочки" взрывника и 10 лет ездить по геологическим экспедициям в основном в погранзоны: на норвежскую, турецкую, иранскую границы, по побережью Северного Ледовитого и немного в Среднюю Азию. Хорош шизофреник с взрывмашинкой в руках, которому КГБ выдает пропуск на границу страны-члена НАТО! А ведь взрывать доводилось даже по 2-2,5 тонны тротила зараз... Чудны дела Твои, Господи!..

Однако времена изменились, и психотеррор стал не в моде. Поэтому теперь понадобилось признать меня психически здоровым. Но шизофрения - болезнь неизлечимая. Следовательно, пришлось дезавуировать диагноз ленинградских (не петербургских же!) психиатров, для чего потребовалось отправить меня на стационарную экспертизу в высшую судебно-медицинскую инстанцию страны: в московский Институт судебной психиатрии им. Сербского, в просторечии - "Серпы". Там меня уже ждал профессор Лунц (или Минц? всегда их путал), о котором в своих статьях писал мой отец. Он ходил вокруг меня пухленьким бритым котом, потирая ухоженные ручки, и приговаривал: "Как же, как же! Помню, оч-чень хорошо помню Вашего батюшку. Вот теперь и Вы к нам пожаловали: Оч-чень приятно будет познакомиться!"

Но "человек предполагает, а Бог располагает". "Профессору" вместе со всеми его "экспертами" пришлось дать замечательное заключение, подшитое к моему делу: "Психическим заболеванием не страдает и никогда не страдал" (выделено мною - Р.Е.). Случай редчайший! Я буквально один из двух-трех человек на всю страну вместе с бывшими республиками, с кого был полностью снят уже вынесенный диагноз "шизофрения"! Так что опять: спасибо чекистам. Как там в "Фаусте"? "Я часть той силы, что вечно хочет зла, да всё выходит благо". Диалектика, знаете ли...

Из "Серпов" меня отправили в "Лефортово", где после этапа из Питера я уже провел 35 суток, ожидая своей очереди отправки в лапы Минца (Лунца?) - там в это время пребывал Валера Сендеров и Володя Гершуни, а нам встречаться было нельзя. Но теперь, после "Серпов" чего ждали чекисты? Этапы между двумя столицами ходили ведь почти каждый день. Но прошла неделя, пошла вторая, а я все сидел в камере, читал книжки, занимался гимнастикой, играл в шахматы с сокамерниками и решительно не понимал, что я здесь делаю и кому нужен.

Наконец, на исходе второй недели меня вызывают. Без вещей. Значит, не этап. Уводят со знаменитых галерей в виде буквы "К" куда-то во внутренние покои. Заводят в кабинет. И кого же я там вижу? Ба! Да ведь это Черкесов! Этакий грустный тапир за большим письменным столом. Чубатый, носатый и одутловатый.

На столе аккуратной стопочкой с ближней ко мне стороны, по правую руку от меня, по левую от Черкесова лежат книги. Он мне о них ничего не говорит. Поэтому и я на них не гляжу. В глаза мне Виктор Васильевич не смотрит. Не умеет. Это рефлекторное. Что ж! Это позволяет мне, не скашивая глаз, боковым зрением пересчитать книги. Ага, 12! Но я вообще никак не показываю, что их заметил, хотя не заметить было нельзя. Зачем? Он нарочно подсунул мне их под нос, чтобы я разволновался и начал задавать вопросы. Нет уж. Пусть он сам и волнуется, и разговор заводит.

Тапир решил поиграть в молчанку и довольно долго делал вид, будто чем-то невероятно занят, тупо разглядывая бумажки на столе. Потом не выдержал и все-таки решил меня о чем-то спросить. Вопрос был откровенно надуманный и бессмысленный. Что-то вроде, действительно ли я дважды выигрывал в "Спортлото" в последний год перед арестом? Ну, выигрывал, было дело. А дальше-то что?
- Скажите, а что ж Егерев не приехал?
- Заболел.
- А... почки... помню...
- Да, почки.
Молчание. "Да, - думаю, - красавец ты мой! А ты-то что приперся из Питера в Москву? Чтобы идиотский вопрос о лотерее задать? Или решил под этим предлогом в столицу за казенный счет съездить? Ведь ежели и впрямь так уж нужно было спросить - давно меня самого в Питер привезти бы мог. Дешевле вышло бы. Ведь все равно возвращаться".
- Больше ничего добавить не желаете?
- Нет, не желаю.
- Ну, смотрите...
Да я и смотрю. Пока он вызывает вертухая, чтобы тот отвел меня обратно в камеру, скашиваю, не поворачивая головы, глаза и пробегаю взглядом по корешкам книжек. Ага, голубчики, попались. Стопочка подобрана по моему списку, всё на месте, в том числе и то, чего у меня отродясь не было. Был бы удачный обыск - приволокли бы реально найденное, а не эту крысиную приманку. Ну, и слава Богу! На душе отлегло.

На следующий день меня снова отводят в тот же кабинет. Та же стопочка на том же месте. Тот же задумчивый тапир за столом. То же молчание. Потом спрашивает, много ли я выиграл? Умеренно я выигрывал. Каждый раз рублей по 200. По тогдашним временам - зарплата опытного инженера или рабочего средней квалификации.
- Больше ничего добавить не желаете?
- Нет, не желаю.
- Ну, смотрите...

На третий день мне стало уже смешно. Теперь он решил спросить, могу ли я доказать, что поил пару раз Долинина водкой в "Рюмочной" именно с этих денег, а не с каких-то мифических "подачек империалистических держав". Наверно, он думал, что советский человек без этих самых "подачек" поставить приятелю пару рюмок водки с бутербродом - ну, никак не может! Я поделился с ним этой мыслью.
- Нет, почему же, - без тени иронии отвечал Черкесов, - наверно, может. Но у Вас нет доказательств, что Вы действительно выигрывали в "Спортлото".
- Да их и не может быть. Там такие мелкие выигрыши не фиксируются.
- А по нашим сведениям фиксируются. Вы же паспорт при получении предъявляли?
Предъявлял.
Значит, фиксируются.
Ну что тут скажешь? Эта интересная дискуссия продолжалась еще некоторое время, потом тапир вновь замолчал.
- Больше ничего добавить не желаете?
- Нет, не желаю.
Молчание. И, наконец, не выдержал:
- Да, кстати, Ростислав Борисович, а эти вот книжки не Ваши?
- Нет, не мои.
- Почему Вы так уверены?
- Потому что свои я в печке сжег.
- Да Вы все-таки посмотрите.
- Ну, если Вы так настаиваете...
Полистал книжки.
- Так может, все-таки Ваши? - с надеждой спрашивает чубатый капитан.
- Нет, не мои. Ну, то есть, по названиям-то у меня были точно такие, но эти экземпляры не мои.
- Почему Вы так уверены?
- А вот смотрите! - Я открываю демонстративно наугад первую попавшуюся книжку. - Вот здесь на 273 странице карандашом какая-то галочка стоит. А у меня всё было чисто. А вот в этой книге 142 страница чистая, - так же наугад открываю я следующий том, - а у меня второй абзац снизу был шариковой ручкой помечен. А вот тут...
- Хватит, хватит. Я понял, - багровеет наконец что-то сообразивший Черкесов, - можете идти. Э-э-э... то есть я хотел сказать... в общем, сидите... сейчас:..
Открывается дверь, входит вертухай. Я мило улыбаюсь на прощание:
- Передавайте мои поклоны Владимиру Васильевичу.
У-у-у... Ы-ы-ы...

В следующий раз я имел счастье лицезреть располневшего и осунувшегося, уже, кажется, полковника (или генерал-майора?) Черкесова, когда вороватому Собчаку вздумалось назначить гаденыша начальником своего КГБ. Заметим, что вопреки демократической мифологии Собчак был великим специалистом только по дважды не существующей псевдонаучной дисциплине: "советскому экономическому праву" - это насколько сажать председателя колхоза за успешное подсобное хозяйство: на 5 лет или сразу на 10. А название городу было возвращено хотя и при нем, но вопреки его первоначальному желанию. Инициаторами были совсем другие люди, Собчак им всячески противился, но в последний момент переметнулся на их сторону, когда увидел, что идея побеждает. Он и в КПСС вступил в последний момент, чтобы профессором стать, и вышел из нее в последний момент, когда уже это понадобилось для карьеры. И ГКЧП чуть не сдался, но выстоял лишь благодаря решительности своего тогдашнего зама - адмирала Щербакова, которого, его не спросясь, ввели в свой комитет путчисты. Адмирал, пользуясь своим формальным членством в ГКЧП, заставил охрану телецентра открыть двери и привел туда Собчака - зачитывать обращение к нации. Тот, как всегда, присвоил себе чужие заслуги:

Так вот. Когда паскудник Собчак затеял сделать Черкесова (верную собачку собчаковского помощника ВВП...) своим ручным начальником гебни, демократические депутаты тогдашнего "джинсового Ленсовета" взбунтовались и устроили по этому вопросу публичные слушания, на которые пригласили всех, кого смогли найти, бывших "подопечных" нашего тапира. Солировать в общем хоре довелось мне. Меня пригласили на трибуну зала заседаний, и я с интересом обнаружил прямо перед собой во втором или третьем ряду милашку генерала (или все-таки еще полковника?) Ну, что ж: Я выложил собравшимся всю только что поведанную историю - только без отступлений и предисловий. Тамошняя публика была достаточно подготовленной. Черкесов молча сидел с понурым видом и ни слова мне не возразил. Впрочем, ему все было как с гуся вода. Собчак с ВВП решение уже приняли, Москва его поддержала и любые резолюции Ленсовета (а они воспоследовали) были в пользу бедных. Так что теперь я смело могу считать человека, контролирующего наркобизнес в нашей стране, своим личным врагом.