Статья

КОНЕЦ ЕВРОПЕЙСКОГО ЛАГЕРЯ.
ЧССР: ЖЁСТКИЙ БАРХАТ

На взгляд с востока Чехословакия казалась очень даже благополучной страной. Даже более, чем ГДР, над которой постоянно нависала тень дурной политической наследственности и противоестественного разделения. ЧССР же ассоциировалсь не с тюремной стеной, а со Златой Прагой, мотоциклами «Ява», кухнями «Кася» и чешским хрусталём. Литературовед и публицист Татьяна Иванова рассказывала, как в турпоездке бросилась покупать чешскую кухонную утварь. Пражане удивлялись: мол, в СССР что, кастрюль нет? «Есть, – отвечала Татьяна Ильинична, – но у вас цвет другой». Зелёные, розовые, фиолетовые. Короче не запредельно серые, как символ социализма: «Дальше уже коммунизм».

Два Сопротивления

Порой чужая жизнь выглядит безмятежной. Но тем, кто этой жизнью живёт, она вовсе такой не кажется. Политических казней по суду при чехословацком коммунистическом режиме было всего 248. По нашим-то меркам о чём вообще говорить? Но 50 тысяч тюремных и 20 тысяч лагерных политзеков, 22 тысячи принудительно направленных в трудколонны – и это в стране, где не было и 15 миллионов населения. Причём в стране, довольно-таки лояльной режиму.

Чехия – именно Чехия, в Словакии было иначе – отличалась после 1945 года высокой степенью коммунизации общества. Достаточно сказать, что на выборах 1946-го, ещё вполне свободных, КПЧ вышла на первое место, получив больше 30 процентов (в Чехии больше 40 процентов). Голосовали за партию Клемента Готвальда дисциплинированные работники крупной промышленности и схематично мыслящие интеллектуалы. Чешская социальная культура очень рационалистична. И это работало на коммунистов с их наукообразной марксистской риторикой и с их реальной силой, которой прагматичные чехи готовы были уступить.

Стартовым выстрелом в сталинском плане советизации Восточной Европы стал переворот в Чехословакии. 25 февраля 1948 года Готвальд вывел на улицы Праги хорошо вооружённую партийную милицию. Правительство и президент Эдуард Бенеш тут же склонились под железное ярмо коммунистического закона. Демократические студенты, вышедшие на свою демонстрацию, были жестоко избиты. Они не могли защитить Бенеша, который вторично – первый раз в 1938-м, перед лицом Гитлера – не стал защищаться сам.

Не прошло и четырёх месяцев, как Готвальд стал президентом. Началось время статьи 231 УК ЧССР, аналога советской 58-й. В Словакии шла партизанская война, там вообще никто никого не считал. Местные «кулаки» и украинские соседи-бандеровцы задали жару красным, но силы были неравны. В Чехии же коммунистическая полиция СНБ и госбезопасность СтБ чётко и педантично (сказывалось вековое немецкое влияние) расправлялась с оппозиционерами-демократами. Причём регулярно получалось так, что на виселицы и урановые рудники шли недавние участники антинацистского Сопротивления. Юрист Милада Горакова, известная социалистка, подпольщица при немецкой оккупации, выжила в гитлеровском концлагере, но погибла в готвальдовской тюрьме. Кстати, помнит ли читатель сериал «30 случаев майора Земана»? Это как раз про подвиги СНБ. Про мужественную борьбу против Милады Гораковой.

Боролся в подпольном Сопротивлении и капитан чехословацкой пехоты Вратислав Янда. Попал в гестаповскую тюрьму, бежал к американцам, вернулся в освобождённую Чехословакию, снова поступил на армейскую службу. Речной моряк Иржи Ржезач, крестьянин Ярослав Сиротек и рабочий Богумил Шима устроили взрывы парткомов КПЧ в Седльчани и Милевско, обстреливали функционеров, рассылали листовки «Судный день грядёт! Мы знаем каждого коммуниста! Ждите!» Эта группа действовали пять лет, но убили они только одного полицейского. После захвата повесили всех троих. Застрелили нескольких полицейских Цтирад и Йожеф Машины, едва не подорвавшие поезд, в котором ехал сам Готвальд (против Гитлера воевал их отец, сами они тогда были ещё детьми). Эти озорные братья ставили на уши и ГБ, и угрозыск, а под конец ещё и сумели бежать через Германию в Америку. Таких групп было сравнительно немного, но антитоталитарная агитация «Белого легиона» Йожефа Вицина, катакомбные католические проповеди «Тайной церкви» Станислава Краткого были заметным явлением тогдашней подпольной политики.

И вот что существенно. Увлечённость «научностью марксистской» в Чехии прошла быстро, коммунисты отлично умеют отбивать симпатии к себе. Само их существование, как известно, лучшая антикоммунистическая пропаганда. В Словакии этих симпатий в общем и не бывало. Но антикоммунистическое сопротивление массовых масштабов не приняло. Братьев Машиных до сих пор многие соотечественники считают бандитами. Не любят в этих местах резких движений. Зачем? Лучше подождать. Всё лишнее исчезнет само.

«Не позволим позволять!»

Клемент Готвальд исчез 14 марта 1953 года. Сталин, как известно, продолжал убивать и после смерти – чехословацкий наместник смертельно простудился на похоронах шефа и умер на девятый день после него. К тому времени «социалистическая Чехословакия» (называлась она ещё не ЧССР, а «чехословацкая народно-демократическая», вроде Северной Кореи) являла собой вполне сталиноподобное государство. Готвальд успел установить однопартийную диктатуру, монополизировать в госсекторе промышленность, загнать крестьян в коллективизированные хозяйства, придушить цензурой прослойку интеллигенции, обвязать общество цепью СНБ-СтБ.

Местная специфика заключалась в повышенной роли партийной «народной милиции». В отличие от той же ГДР, чехословацкие коммунистические эскадроны походили скорее на СС, чем на СА. Характерно, что возглавлял их лично партфюрер КПЧ.

Оппозиционных лидеров и боевых активистов перевешали, перестреляли, загнали в тюрьмы и рудники. Ускоренным темпом подошли к своему 1937-му: в конце 1952-го на всякий случай повесили возомнившего о себе генсека Рудольфа Сланского (партийный пост Готвальда назывался председательским) с одиннадцатью подельниками. Оказались троцкистами, титоистами, буржуазными националистами и сионистами. Это одновременно, но последнее в первую очередь. В камере Сланский попытался сам разбить себе голову об паровое отопление, но был заботливо приведён в себя и сохранён для петли. Отправили на пожизненное за «словацкий национализм» и другого ветерана КПЧ, председателя словацкого парламента Густава Гусака. В общем, основательно Готвальд положил основы. Действительно, пора было и честь знать, тем более, с похорон вернувшись.

Чехословакия и тогда была экономически развитой страной. Промышленность там издавна на высоте. Не зря к ней неровно дышали такие капитаны евроиндустрии, как Гуго Стиннес и Пьер Пюше. Такое хозяйство даже центральное планирование угробит не сразу. В музей старого оборудования национальную индустрию превращали сорок лет.

Промышленная политика КПЧ ничего из ряда вон не демонстрировала. Всё как у всех коммунистов – плановое громадьё, пресловутый «приоритет группы А», упор на оборонку в теснейшей координации с соответствующими советскими министерствами, включая ядерный Минсредмаш. Финансовая политика имела особенности. Немецкое воспитание сказывалось, балансы старались сводить чётко, за обеспечением следить, инфляцию не распускать. Социалка основывалась на демонстративной уравниловке. Об элите речь не идёт, обитатели «Государственного санатория» имели обычные для высшей номенклатуры лежащие восьмёрки. Но дифференциация массовых доходов в ЧССР была наименьшей в соцлагере. 40 процентов беднейших имели 60 процентов денежной массы. Шёл откровенный и примитивный подкуп рабочего класса.

И казалось, шёл успешно. 35 лет в Чехословакии не было ни организованного пролетарского движения, как в Польше, ни спорадических пролетарских бунтов, как в Румынии. Забастовочная волна поднялась лишь однажды, в начале лета 1953 года.

Крупное восстание произошло в городе Пльзень 1 июня 1953-го. Рабочие «Шкоды» протестовали против денежной реформы, подсекавшей зарплату и взвинчивавшей цены. На улицы вышло до 20 тысяч человек. Завязались массовые драки с правоохраной, СНБ и партийная милиция потеряли контроль над ситуацией. Захватывались офисы КПЧ, сжигались портреты Готвальда, на их место водружались изображения Бенеша. К тому же среди демонстрантов оказалось немало коммунистов. Пришлось ввести в Пльзень дополнительные подразделения СНБ, но и 80 армейских танков. Началась стрельба по толпе. Погибших не было, но раненые, арестованные, осуждённые, исчислялись сотнями.

Президент Антонин Запотоцкий, преемник Готвальда по государству, буквально прокричал: «Мы не позволим создавать культ рабочего, которому якобы всё позволено!» Потом, правда, спохватились и начали говорить, будто «буржуазные элементы» переоделись в заводские комбинезоны. Однако выводы были сделаны. Денежную реформу откорректировали. Стали больше вкладывать в лёгкую промышленность, строить жильё, стимулировать спрос. Отводили глаза от вопиющих фактов ремесленничества и спекуляции. Было даже заявлено, что желающим покинуть местные колхозы никто не станет препятствовать. А главное, вовсю перераспределялись зарплатные фонды от интеллигенции к рабочим.

И эффект сказался. Пятнадцать лет власть жила без бунтов. На фоне Венгрии и Польши это, конечно впечатляло.

Но чехословацкая партократия столкнулась с другой нерешаемой проблемой. Откупаться от рабочих приходилось за счёт интеллигентов. Однако чехи уважают образованность, эрудицию, культуру. Интеллигенция там «гнилой» не бывает. Чиновник считает за честь поговорить с режиссёром или экономистом. Антонин Новотный, преемник Готвальда во главе КПЧ, дико из-за этого комплексовал. Он, надо заметить, напоминал Черномырдина – увязывание слов в предложения давалось ему нелегко. Причём, если Виктор Степанович высказывался при этом мощно и ярко, то Новотный – блёкло и серо. Поэтому не мог позволить себе общаться с уважаемыми людьми так часто, как хотел бы.

Колебаться вредно

Чехословацкий комрежим, что называется, много о себе понимал. Новотный и Запотоцкий 1950-х вели себя в духе Ульбрихта 1960-х, возомнившего, что ГДР как родина марксизма может позволить себе больше других советских сателлитов. Основанием для гордыни «двух Антонинов» – Новотного и Запотоцкого – служил экономический уровень и способность поддерживать стабильность.

Поэтому КПЧ не торопилась с десталинизацией после хрущёвского XX съезда. Даже Сланского и Гусака Новотный (Запотоцкий к тому времени умер) реабилитировал только в 1963-м. При этом он, загоняя вглубь комплексы, демонстративно третировал опальных интеллигентов. В партийном руководстве сложилась консервативно-сталинистская руководящая группа в составе самого секретаря-президента, идеолога Иржи Гендриха, куратора экономики Алоиса Индры, заведующего образованием Васила Биляка.

В стране, где малограмотные правители болезненно уважают интеллигенцию, так не могло продолжаться. Показателен эпизод 31 октября 1967 года, когда разбираться со студентами, поднявшими бузу из-за погасшего света в общежитии, бросился сам Новотный: типа, что можем сделать? Ему на этой встрече много чего посоветовали: восстановить университетскую автономию, отменить цензуру, разрешить малый бизнес, урезонить полицию и особенно партийных штурмовиков. Хозяин страны сидел в студенческой столовой и выслушивал всё это. Сталинист. Ну кто будет такого терпеть?

И не стали. Последний октябрьский день 1967-го стал предвестием Пражской весны. В начале 1968-го Новотному предложили очистить стулья – как партийный, так и государственный. Что характерно, предъява пришла с двух сторон: и от собственной сталинистской группы («церемонии разводит»), и от реформистского крыла («ретроградство насаждает»). Ко вторым относились Людвик Свобода, Йожеф Смрковский, Александр Дубчек и примкнувший к ним – внимание – Густав Гусак, на свою голову выпущенный Новотным. Впрочем, это предательство Гусаку забыли, оно затмилось исторически более масштабным.

Новотный выхватил из рукава последний и главный козырь. Как главнокомандующий «народной милиции» он собрал боевиков КПЧ на Староместской площади. Но пустить в дело не решился. Тут уж мешала тень Москвы. В Кремле сидел не Сталин, даже не Хрущёв, а Брежнев, ещё менее чехов расположенный к суете. Пришлось сдать дела – Дубчеку по партии, Свободе по государству.

История Пражской весны, её надежд, энтузиазма и подавления, хорошо известна, не будем здесь повторяться. Сошлёмся на высказывание российского социал-демократа профессора Бориса Орлова, в то время спецкора «Известий» в Праге: «В первый и последний раз я видел, как политика коммунистов встречала народную поддержку». И дополним констатацией обозревателя Максима Соколова: «Вожжи цензуры были максимально ослаблены, и общество радостно отдалось свободной (и притом вполне благонамеренной) дискуссии о путях своего дальнейшего развития. Никаких серьёзных и далеко идущих действий так и не было предпринято. Более всего были удивлены простоватые моравские и словацкие крестьяне – «Что, собственно, такого случилось? В Праге интеллигенты о чем-то поговорили, так что же, сразу и танки посылать?». Страшно контрреволюционное воззвание «Две тысячи слов» предлагало: «Давайте требовать, чтобы директора и председатели объявляли нам природу и размер затрат, которые они хотят осуществить для производства, кому они хотят продать свои товары и по какой цене, прибыль, которую они ожидают». Вопрос о природе собственности вообще не ставился. «Хвали день к вечеру», а 21 августа советские танки задавили всего лишь рассвет этого дня».

Социализма с человеческим лицом никто так и не увидел. Вопрос, бывает ли таковой вообще, остался открытым. Наверное, бывает. Но это лицо – лицо Бориса Викторовича Савинкова – очень, что называется, на любителя. Впрочем, не будем отвлекаться.

Застой перед бурей

«Все мы тут подлецы, но зачем так уж усердствовать?» – эта немудрёная мысль стала мировоззренческой доминантой правящего режима ЧССР с августа 1968-го. Достаточно сказать, что во главе КПЧ оказался Густав Гусак, недавно страстный дубчековец. Возникло, кстати, понятие «социализм с гусиной кожей» – от кремлёвского холода, безотчётного страха и неотступного стыда.

Следующие двадцать лет были эпохой чехословацкого застоя. Именно в те времена драматург-диссидент Вацлав Гавел вывел бытийную формулу зрелого коммунизма. «Это постоянное, нескончаемое насилие. Далеко не всегда прямое и физическое. Стороннему наблюдателю покажется, будто ничего особенного не происходит. Люди идут по улицам, заходят в магазины, временами даже улыбаются, а то и смеются. Но они постоянно должны следить за словами, пугаться собственных мыслей, по каждому шагу обращаться за разрешением к тому или другому чиновнику». Сам-то Гавел подвергался и прямому, тюремному насилию.

Но времена виселиц и урановых рудников действительно прошли. Чехословацкое диссидентство было в соцлагере вторым – после польского – по активности и результативности. В отличие от поляков, чешским и словацким правозащитникам не удалось вступить в союз с организованным рабочим движением (которого и не было в ЧССР). Но чехословацкая интеллигенция сохраняла за собой непререкаемый интеллектуальный и моральный авторитет. И в массах, и даже в номенклатуре. Анекдотический комплекс Новотного (он жаловался в семье на невозможность поговорить с умным человеком – тоже, как Путину, не хватало Махатмы Ганди) превратился в усталую готовность склониться перед волей разума.

Но при этом нельзя не заметить: это касалось именно и только интеллектуалов. На простонародье чехословацкий номенклатурщик глядел с надменным презрением, замешанным на страхе и ненависти.

На Гусака и его клику давил «первородный грех» – статус откровенных полицаев, иностранных прислужников в оккупированной стране. Гусаковская КПЧ стояла во фрунт перед брежневской КПСС как ни одна восточноевропейская компартия, кроме хонеккеровской СЕПГ. Не было ни одного советского преступления или глупости, которое бы тут же не дублировалось чехословацким филиалом. Этот рефлекс доходил до безусловного, как на автомате.

Так было до прихода Горбачёва. В 1987 году американские корреспонденты рассказывали, как спекулянты добывают в советском посольстве «Правду» и втридорога перепродают, благо русский изучался в обязательном порядке. Появился анекдот: «Какая разница между Дубчеком и Горбачёвым? – Никакой. Только Горбачёву не говорите, два часа спорить будет». Сам Дубчек на вопрос о разнице отвечал лаконичнее: «Девятнадцать лет».

Поляк Ярузельский однозначно Горбачёва поддерживал. Румын Чаушеску называл перестройку «антикоммунистической ересью». Болгарин Живков загадочно ухмылялся и объявлял собственную перестройку, которая будет ещё круче. Венгр Пожгаи не объявлял, а делал. Восточногерманский идеолог Хагер мямлил в том плане, что никто не обязан переклеивать обои если их переклеил сосед. Гусак же с его камарильей вообще не находили, что сказать. Иногда начинали обличать западных империалистов – они, мол, злы на социалистическую Чехословакию. Единственное, до чего смогли додуматься – обычный для коммунистов метод кадровой рокировки. Посты генсека и президента вновь разъединили. Главой государства остался Гусак, главой партии стал Милош Якеш. Блёклый функционер неосталинистского толка был известен разве что жалобами на то, что эстрадные певцы зарабатывают больше его оклада.

В чехословацкой истории есть понятие «магия восьмёрки». Годы, заканчивающиеся на 8, были драматичны для страны в XX веке. 1918 – независимость. 1938 – нацистская оккупация. 1948 – коммунистический захват. 1968 – Пражская весна и интервенция. Вот сколько бурных юбилеев пришлось на 1988-й. Когда в Москве уже правил Горбачёв. Не склонный к танковым прогулкам в Европу.

«Гаудеамус» над Влтавой

Первой взорвалась студенческая среда. Ребята шли на реальный риск. Не только советская «интерпомощь» 1968-го принесла гибель более чем сотне чехов и словаков. Кровь лилась и на следующий год. В августе 1969-го состоялось несколько протестных акций. «Народная милиция» без колебаний открывала огонь. В Праге и Брно погибли пять молодых людей, в том числе одна девушка – 18-летняя Дануся Музыкарова.

В течение 1988-го прошло несколько студенческих демонстраций в Праге и Братиславе. Отмечалось 70-летие независимости, 20-летие советского вторжения, 40-летие Всеобщей декларации прав человека. Студентов не разгоняли, но блокировали партменты.

В январе 1989-го студенты вышли снова – почтить память Яна Палаха, совершившего протестное самосожжение. Теперь полиция с милицией жёстко пошли в атаку. Студентов избили, наиболее засвеченных диссидентов, включая Гавела, упрятали за решётку.

Снова полыхнуло на 21 августа (ввод советских войск) и 28 октября (День независимости). Снова работали дубинки СНБ. В ноябре вспыхнули демонстрации экологистов близ проблемных предприятий. Час Зеро неотвратимо приближался.

Наступил он 17 ноября 1989 года. День для чешского студенчества непростой – отмечалось 50-летие гибели Яна Оплетала, убитого нацистами. В четыре часа дня 20 тысяч парней и девушек запели «Гаудеамус». Полиция выполняла совместное генсека Якеша, министра внутренних дел Франтишека Кинцла и секретаря пражского горкома КПЧ Мирослава Штепана: без крайней нужды не вмешиваться. В смысле, себе дороже.

Из всех партийных бонз столичный секретарь Штепан занимал самую кондовую позицию. И в идеологии, и повседневной практике. Когда ему донесли о речёвках «Слава Масарику! Долой Якеша!» он стал на ходу менять приказы: «Вперёд, на разгон!» Как известно, приказ партии – закон для её вооружённых отрядов. Но – чудо! – почему-то он не был выполнен.

Официальная часть демонстрации закончилась, но студенты не расходились. Наоборот, решали, куда двинуться дальше. Активисты призывали идти на Вышеград и на Вацлавскую площадь. Полицейский кордон был прорван. Особой решительностью отличался студент Мартин Шмид, которого никто раньше не знал, но всем казалось, что они знакомы много лет. 10 тысяч человек двинулись по набережной Влтавы.

Вскоре стало ясно: сейчас повернут на Пражский Град, к комплексу правительственных зданий. Поворот оперативно блокировала отборная цепь СНБ. С тыла к демонстрантом пододвинулся второй контингент полиции. Агрессии ещё не проявляла ни одна из сторон. Парни подбадривали полицейских: «Мы безоружны, не бойтесь!», девушки обезоруживающе смеялись. Полиция выстраивала коридор для организованного ухода демонстрантов. Мир и дружба, все мы чехи и словаки. Но вдруг возник ОМОН, точнее – спецподразделение СНБ «Красные береты».

Началось жестокое избиение студентов. Ранены были почти 600 человек. Молнией разнеслась весть: убит Мартин Шмид. Это был конец. Но не Мартина Шмида, а Милоша Якеша и Густава Гусака.

Прошло не так много времени, и выяснилось, что убитых 17 ноября не было. Избили многих, но, по счастью, никого не насмерть. А студент Мартин Шмид – не Шмид, не Мартин и не студент. Это лейтенант госбезопасности Людвик Зифчак. Выполнявший секретный приказ генерала Алоиса Лоренца, начальника СтБ.

Премьера двух премьеров

Конспирология – дело неумное. Никогда не стоит тратить на неё время. Но если налицо факты, разобраться в них стоит. Факт же чрезвычайно упрям: офицер коммунистической госбезопасности по приказу своего генерала разыгрывает провокационный спектакль, предельно разжигающий страсти и многократно усиливающий удар по коммунистическим властям. Было ли это кому-то выгодно?

Студенты-демократы вдохновлялись сломом Берлинской стены. Но кое-кто видел в гэдээровских событиях несколько иную сторону. Отсечение ретрограда Хонеккера и прочих «развратных стариков» (так называл руководителей СЕПГ певец-диссидент Вольф Бирман) расчищало путь на самый верх более молодым вторым секретарям. Эгон Кренц, Ханс Модров, Гюнтер Шабовски переживали свой звёздный час. Очень недолгий, но в ноябре этих сроков никто ещё точно не знал.

Имелись ли у восточногерманских партийных карьеристов столь же амбициозные чехословацкие аналоги? Однозначно да. Через неделю после событий 17 ноября подал в отставку деморализованный 67-летний Якеш. Ещё через две недели за ним последовал 76-летний Гусак. Новым генсеком КПЧ стал 48-летний председатель «Комитета по партработе» Карел Урбанек. На президентский же пост явно поглядывал 37-летний Васил Могорита, самый молодой из секретарей ЦК, недавно поднявшийся в партверхушку из руководства чехословацкого комсомола.

Такие держались наготове на всех уровнях партаппарата. И что очень важно, они имели многоопытного гуру. Это был 65-летний Любомир Штроугал, возглавлявший правительство ЧССР 18 лет, с 1970-го по 1988-й. В своё время он был довольно искренним дубчековцем, без всякого энтузиазма смотрел на советские танки. Смирился, когда выяснилось, что они не помешают его карьерному росту. Зато советскую перестройку принял с большим энтузиазмом – из-за чего и был отправлен в отставку.

На место Штроугала пришёл 63-летний Ладислав Адамец. Откровенных симпатий к горбачёвским «ересям» он себе не позволял, но время от времени намекал, что надо бы идти в ногу со временем, а то жизнь накажет. Во всяком случае, деловые контакты действующего премьера с отставным даже не скрывались.

Тем более не были секретом разветвлённые связи Штроугала в полиции и госбезопасности. В 1960-х он был министром внутренних дел и на последующих постах – секретаря ЦК и премьера – особо курировал МВД. Кстати, Лоренц начинал полицейскую службу в год, когда Штроугал возглавил правительство.

Итак, схема вырисовывается более чем чётко. Недавно отставлен влиятельный дубчековец-горбачёвец. Но сменяет его единомышленник, а в силовых структурах сплошь и рядом люди, обязанные ему своей карьерой. В партаппарате на него с надеждой смотрят молодые да ранние номенклатурщики, ждущие открытия вакансий. В соседнем родственном государстве это только что произошло на фоне мирного восстания масс. И вот начинается такое же восстание! Значит – довернуть гайку через небольшую провокационную аферу, тайно оседлать движение, этим тараном свалить ретроградов и снять весь банк.

Вечером 17 ноября казалось, что дело сделано. Остаётся дружески подтолкнуть Якеша с Гусаком и договориться с лидерами протестов. Первое не требует усилий, старики стремительно скользят в свой политический конец. Второе тоже не должно составить труда. «Мы же с вами – культурные люди!»

Они предусмотрели всё, кроме главного. «С вами – мы не культурные!» Когда идёт революция, схемы служебных перемещений и карьерных интриг делаются смешными.

Вацлавская площадь победы

18 ноября интеллигенция начала забастовки в поддержку студентов. Первым забастовал столичный театр. Для номенклатуры ЧССР это был жестокий удар. Не завод какой-нибудь, не железная дорога, а театр! Храм Мельпомены! 18 ноября группа самых авторитетных диссидентов, деятелей науки и людей искусства учредила в Праге Гражданский форум. Возник единый координационный центр движения.

В Гражданском форуме сложилось руководящее ядро из заслуженных диссидентов и их ближайших соратников. Неформальным, но бесспорным лидером выступал Вацлав Гавел. Рядом с ним были юрист-правозащитник Ян Румл, актёр Иржи Бартошка, историк Пётр Питхарт, композитор Ярослав Гутка (срочно вернувшийся из голландской эмиграции), лидер студенческого забастовочного комитета Мартин Мейстрик (из Театральной академии), кузнец с оборонного завода Пётр Миллер.

Митинги лавинообразно нарастали. Собирались уже сотни тысяч. В поддержку движения выступил католический архиепископ Праги кардинал Томашек. (Прикинем: патриарх Кирилл поддерживает Болотную…) Быстро были созданы своего рода чрезвычайные тройки» для мобильной агитации на заводах и в провинции. В каждую входил студент-очевидец 17 ноября, известный диссидент и популярный актёр. В словацкой Братиславе роль Гражданского форума приняла организация «Общественность против насилия».

Штепан попытался задействовать партийную организацию столицы. Выводить «милицию» не решался даже он, но поездить по заводам попробовал. «Страна может быть капиталистической или социалистической, – заговорил секретарь с рабочими. – Но ни в той, ни в другой пятнадцатилетние дети не решают, кому быть президентом…» Ответ последовал незамедлительно: «Мы тебе не дети! Убирайся!» Секретарь закончил трёхминутную речь. Она не удалась. В тот же день, 23 ноября, кузнец Миллер вывел многотысячную рабочую демонстрацию под антикоммунистическими лозунгами.

Министр обороны генерал Вацлавик заикнулся было об использовании армии для зачистки Праги. Но эту идею не успели даже обсудить: начальник генштаба Мирослав Вацек сказал: «Нет». Вскоре он стал министром.

Хозяева страны растерянно озирались. Поддержка пришла от интеллигенции. Правда, специфической – богемного плана. В ночь на 19-е поэт Михаил Горачек и рокер Михаил Коцаб создали «Инициативу Мост». Они предложили своё посредничество между Гражданским форумом и правительством ЧССР. Резоны понятны. Для особого положения творческой богемы лучше всего подходил именно режим комплексующей номенклатуры.

Генсек Урбанек клятвенно обещал: отныне КПЧ идёт путём Пражской весны! Ему подпевал Могорита: и даже дальше того! партия готова пересмотреть свою историю и осудить сама себя, вот до чего! Конкретные переговоры с Гавелом, Румлом, Бартошкой, Мейстриком и Миллером вёл Адамец. Предложения сводились фактически к одному: делим по справедливости. За обновлённой КПЧ – президентство, премьерство и три четверти министерств. Остальное забирайте пожалуйста!

Тут и дал непредвиденный сбой хитроумный замысел Штроугала. Ответ был ясен и однозначен: вас отпускают с миром, и давайте друг друга не задерживать.

Быть может, они бы ещё потянули время. Но 27 ноября на два часа забастовали три четверти населения страны. Лозунг был один: «Долой однопартийное правление!» Вечером на Вацлавскую площадь пришли 300 тысяч человек. Адамец всё понял. Да и как не понять, если Миллер - характерно, что именно он - открытым текстом посоветовал премьеру поторопиться с отставкой.

Через день парламент – состоящий из членов КПЧ – единогласно отменил статьи конституции о руководящей роли компартии и о воспитании народа в духе марксизма-ленинизма. 7 декабря ушло в отставку правительство Адамеца. 21 декабря была распущена ненавистная народу «народная милиция». 80 тысяч коммунистических боевиков дисциплинированно сдали оружие полиции и армейским подразделениям – выполнявшим приказ первого за сорок лет некоммунистического правительства. Через неделю в парламент был кооптирован Александр Дубчек и занял председательский пост. 29 декабря парламент единогласно избрал президентом Вацлава Гавела.

Революция победила. При том, что хорошего пива и колбасы разных сортов хватало в общем на всех. И от цен на нефть Чехословакия не зависела. Но люди не желали терпеть оскорблений – и поэтому восстали. А главным оскорблением была власть КПЧ, самим фактом своего существования.

«Будьте сильными»

Много чего было потом. Радикальные экономические реформы прошли здесь без шока. Тут надо отдать должное и коммунистическим финансистам, которые сдали бюджет в пристойном бухгалтерском состоянии. Приватизация нигде не обходится без скандалов, но чешский опыт превращения индустриальных госмастодонтов в работающую акционерную промышленность считается уникальным.

Режим, существовавший с 25 февраля 1948-го по 17 ноября 1989-го, официально признан преступным, сопротивление ему – законным и достойным уважения. Проведена люстрация: для функционеров коммунистической госбезопасности закрыты выборные органы и полицейские службы. В общем, не побоялись в Чехии «охоты на ведьм». Потому обошлось без танковой стрельбы по зданию парламента. И разделение на Чехию и Словакию не потребовало «контртеррористической операции».

Урбанеку, железнодорожнику по гражданской специальности, предложили работу сцепщика вагонов. Он поблагодарил, но отказался и занялся бизнесом. В бизнес ушёл и Могорита, вёл дела с Россией. Поначалу срасталось, потом прогорел. Несколько лет назад его видели в лондонском ресторане – работал мойщиком посуды.

Гусак постарался, чтобы о нём забыли, и это ему удалось. Он умер через два года после описанных событий. Якеш в августе отметил 92-летие, написал мемуары. Ему отдают должное за вклад в дело революции – своей комичной беспомощностью он сильно подрывал имидж власти и способствовал падению режима. А вот Штепану пришлось посидеть в тюрьме за чересчур резвые приказы ментополам. Но недолго. Вышел, основал крайне ортодоксальную компартию, критиковал Зюганова за отход КПРФ от генеральной линии РКП(б)-ВКП(б). Называл себя «узником Бархатной революции», умер в минувшем марте. Отбыл срок и глава последнего коммунистического МВД Кинцл. Зато генерал Лоренц успел бежать в Словакию, откуда в Чехию выдачи нет. И тем самым избежал вопросов, что же за история была со «студентом Шмидом».

Несостоявшийся направитель чехословацкой перестройки Штроугал не без труда отбился от обвинений по делам времён возглавления МВД. Чехия – государство правовое, не хватает доказательств, значит, не хватает. Адамец пытался баллотироваться в парламент от компартии, но проиграл и оставил политамбиции.

Имя Гавела стало символом нравственной политики – значит, такая возможна. Нельзя сказать, что он не делал ошибок. Скажем, всю страну разозлила новогодняя амнистия 1990-го – он искренне считал, что при демократии бандиты исправились. Вот она, настоящая вера в человека. Но судьба хранила его: хоть Прагу и захлестнула волна краж и разбоев, никого при этом не убили, а вскоре тема улеглась. И в любом случае, не этим вошёл в историю диссидент-президент. Дубчек ушел из жизни гораздо раньше Гавела – автокатастрофа. И остался в памяти с уникальным прозвищем «добрый коммунист».

Многие деятели Гражданского форума побывали депутатами или министрами. Но почти все из политики ушли, вернулись в свои профессии или занялись бизнесом. И вот почему.

Планы Штроугала-Адамеца провалились. Перестроечный эшелон коммунистов к власти не прошёл. Но в значительной степени прошёл следующий – даже не коммунистический, но тоже номенклатурный. В комнатах с кнопками оказались консультанты-референты прежней элиты, ставшие элитой сами. Не потому, что они «украли народную победу». Никто ничего не крал. Но таковы превратности соотношения сил в демократической борьбе. Знаковая фигура – Вацлав Клаус, экономист и банковский служащий в ЧССР, премьер и президент в новой Чехии, самый успешный либеральный реформатор Восточной Европы. И самый влиятельный из европейских сторонников Владимира Путина.

Цитаделью этих сил стала Чешская энергетическая госкомпания, подмявшая юго-восток Европы (Клаус – многолетний член совета директоров). Созданная на основе госструктур ЧССР, связанных с СтБ и советским КГБ, она является мощным фактором давления на европейские правительства и общества. Своего рода пятой колонной кремлёвской группировки, задействованной в войне против Украинской революции.

Борьба есть борьба. В ней бывают и поражения. А бывают победы. Такой победой была для Чехии и Словакии Бархатная революция 1989-го, превратившая тоталитарное государство в свободные страны. «Будьте сильными, не позволяйте сломить себя. Вы должны теперь жить и за меня», – написала перед казнью Милада Горакова. Её услышали. Трудно найти чешский город, в котором нет сейчас улицы, носящей это имя.

И последнее. Когда Чехия и Словакия отмечали 22-ю годовщину своей революционной победы, протестное движение под демократическими лозунгами поднялось в России. Сравним чехословацкий ноябрь-1989 с нашим декабрём-2011. Гражданский форум отказался от четверти мест в правительстве, настояв на безоговорочной капитуляции врага. Как поступили «болотные лидеры», согласные митинговать под присмотром ОМОНа, уж не будем анализировать. Но так дела не делаются. Юбилей жёсткого бархата – отличный повод задуматься.

Ян ОРЕЦКИЙ