Эта история не про пандемию коронавируса, а про холерную эпидемию, которая случилась в России в начале тридцатых годов позапрошлого века. Но кое-что общее у этих двух зараз все-таки есть. Обе зародились в Азии. И с одной и с другой россияне столкнулись впервые. Есть ли еще какие-то совпадения – судите сами.

Большие и маленькие трагедии из-за карантина

Вот интересно: вспоминали бы мы так часто о той холере 1830–1831 годов, если бы удаленка в отдельно взятом доме не превратилась в Болдинскую осень? Запертый в родовом имении Болдино Пушкин за три месяца написал две последние главы «Евгения Онегина», поэму «Домик в Коломне», «Маленькие трагедии», «Повести Белкина» и около 30 стихотворений. Не каждый за три месяца сможет всё это прочитать.

В общем, русская литература в большом долгу у того карантина. Но у самого Пушкина было другое мнение. Не про литературу – про жизнь. Вот что он написал в своем дневнике 26 июля 1831 года:

«Карантины остановили всю промышленность, заградили путь обозам, привели в нищету подрядчиков и извозчиков, прекратили доходы крестьян и помещиков и чуть не взбунтовали 16 губерний. Злоупотребления неразлучны с карантинными постановлениями, которые не понимают ни употребляемые на это люди, ни народ. Уничтожьте карантины, народ не будет отрицать существование заразы, станет принимать предохранительные меры и прибегнет к лекарям и правительству; но покамест карантины тут, меньшее зло будет предпочтено большему и народ будет более беспокоиться о своем продовольствии, о угрожающей нищете и голоде, нежели о болезни неведомой и коей признаки так близки к отраве».

Кстати, карантинами тогда избороздил страну министр внутренних дел Закревский. Николай I поручил ему возглавить борьбу с холерой, и он взялся за это дело очень рьяно. Товарные обозы застревали у застав, а в тех, кто пытался проскочить через оцепления, приказано было стрелять. Правда, эпидемию это не остановило.

Холерный бунт, бессмысленный и беспощадный

Осенью 1830 года холера добралась до Москвы. Но в Петербурге обосновалась только летом 1831-го. По воспоминаниям очевидцев, в городе на каждом шагу встречались люди в траурных одеждах, слышались рыдания. Народ прозвал лазареты переходным местом из дома в могилу: туда свозили всех без разбору, иногда даже просто пьяных, и больные разными другими болезнями заражались там холерой. Город изнывал от нестерпимой жары и духоты. А в обществе началась белая горячка.

Поползли слухи, что это врачи-иноземцы травят русский народ. Хотят его извести. По ночам всыпают яд в бочки с водой и даже Неву отравили мышьяком.

За несколько дней эта жуть облетела весь город, и народ обезумел. Бросился избивать врачей и ломать кареты, возившие больных в лазареты. Чтобы не дать медикам еще кого-то погубить.

Власти ничего толком народу не объяснили. Рекомендовали почаще протирать руки раствором хлорной извести или крепкого уксуса. Но в тех, кто носил эти средства защиты с собой, тоже подозревали отравителей. Говорят, заставляли выпить содержимое флаконов.

Самая жестокая расправа случилась на Сенной. Там возвели временную холерную больницу, и разъяренная толпа пошла ее громить. Били стекла, ломали мебель, калечили врачей. (Утверждают, что поводом для этого безумства послужило закрытие на площади из-за антисанитарии знаменитого «обжорного ряда».) Несколько медиков и полицейских были убиты. Подогнали войска, но легенда гласит, что только появление на Сенной Николая I и его обращение к народу успокоило толпу.

Хандра заразна и опасна

Почти одновременно с холерой в Петербург прибыл Пушкин – решил провести лето с молодой женой на даче. «Мы оцеплены в Царском Селе», – писал он Чаадаеву по-французски 6 июля. А за три дня до этого – Вяземскому по-русски: «В Петербурге народ неспокоен; слухи об отраве так распространились, что даже люди порядочные повторяют эти нелепости от чистого сердца».

Историки и литературоведы любят вспоминать нелепости и самого Пушкина. Веселят публику рассказами о том, как он советовал лечить холеру постным маслом и горячим молоком. Ну а кто тогда точно знал, как ее лечить? Зато кое в чем поэт разбирался лучше медиков.

«Хандра хуже холеры, одна убивает только тело, другая убивает душу», – писал Пушкин Плетневу 22 июля. И ему же 3 августа: «Не холера опасна, опасно опасение. Моральное состояние, уныние, долженствующее овладеть всяким мыслящим существом в нынешних страшных обстоятельствах».

Больше четырехсот тысяч заболевших было в России, почти половина не выжила. Пушкина эта участь миновала: в Царском не было холеры. А вот Гоголь вполне мог заболеть: «Будьте живы в Петербурге, что довольно, кажется, мудрено», – писал ему Пушкин 25 августа.

Осенью холера покинула город, но еще не раз возвращалась. В 1893 году в Петербурге от нее умер Чайковский. Вроде бы выпил стакан некипяченой воды и заразился.