15 октября 1919-го в бою у деревни Кипень во время наступления Юденича на Петроград был убит доброволец-красноармеец Владимир Лихтенштадт. Ровно за тринадцать лет до гибели, в ночь на 15 октября 1906-го, он был арестован царскими жандармами. Как один из главных участников покушения на Столыпина и знаменитого ограбления в Фонарном переулке.

Нет, сам Лихтенштадт бомб не бросал. Ни на Аптекарском острове, где располагалась дача премьера. Ни на Екатерининском канале, где проезжала карета казначейства портовой таможни. Он их делал. Особые - портативные, специальной плоской формы, помещавшиеся в портфель. И очень мощные. Он был хорошим химиком. А ещё переводчиком. А ещё философом. В общем, абсолютным ботаником, питерским интеллигентом. Совершенно, кажется, непригодным для революционной борьбы. Даже точнее - терроризма.

Он и не стремился. Сначала закончил математический факультет Петербургского университета, потом учился на философском факультете в Лейпциге. Вернулся. Женился. 9 января 1905-го увидел залитые кровью улицы имперской столицы…

Союз эсеров-максималистов потому и принял такое название, что верил возможность сразу и безоговорочно осуществить максимальные преобразования. Именно потому его создатели - Владимир Мазурин и Михаил Соколов - с полной отдачей ринулись в московское Декабрьское вооружённое восстание. Стали его вождями. Кумирами тысяч бойцов. Их отвага, стойкость, бескомпромиссность привлекали сотни людей. Уже к началу 1906-го в рядах максималистов насчитывалось две с половиной тысячи штыков. Именно штыков, поскольку каждый член союза максималистов был готов в бой. Прямо сейчас. Без теоретизирований и рассуждений о том, что неплохо бы сохранить себя до лучших времён, когда понадобятся строители новой жизни. За эту прекрасную новую жизнь они готовы были отдать свои. А уж строители найдутся.

Естественно, идеалист и философ Лихтенштадт примкнул к питерской группе максималистов. И в перерывах между переводами Гёте и Доде мастерил бомбы. Или наоборот, помыв руки после возни с динамитом, на белом листе выводил каллиграфическим почерком «Лишь тот достоин жизни и свободы…»

Арест он воспринял спокойно. На суде отказался от защитника. Не взволновал его и смертный приговор. Заменённый пожизненной каторгой. В Шлиссельбурге. Но это была уже не русская Бастилия - после царского манифеста 17 октября - условия жизни в ней изменились. Не курорт, конечно, но не столь ужасно, как раньше. Была библиотека, были общие камеры, разрешались посылки и свидания с родными. Была возможность писать. В крепости Лихтенштадт написал эссе «Гёте. Борьба за реалистическое мировоззрение». И общался. Его соседом по камере был Серго Орджоникидзе. Он него он набрался марксистских идей. Но большевиком не стал. Считая, что они ведут «страну в бездну». Примкнул к правым меньшевикам.

Февраль 1917-го распахнул двери тюрьмы. Владимир Лихтенштадт вместе с Иустином Жуком остался работать в Шлиссельбурге. Потом работал в детской колонии «Новь» в Ульянке (бывшая усадьба Шереметевых) под Петроградом. А в 1919-м интеллигентного писателя приметил Зиновьев. И назначил заведующим издательством III Интернационала. Выпускать бюллетени и прокламации на трёх, как минимум, языках. Волей-неволей пришлось Лихтенштадту вступить в партию большевиков. Поселиться в «Англетере», жрать в одной столовке с Зиновьевым и прочими упырями.

Вероятно, он довольно быстро понял, что представляет собой эта коммунистическая элита. Но продолжал верить в революцию. Ту самую, которая сразу даст крестьянам землю, рабочим заводы, а народам мир. «С издержками революции, — говорил он, — нужно бороться действием». Как он видел эту борьбу, неизвестно. Но как только армия Юденича подошла к Петрограду, он тут же попросился на фронт.

Что тут началось! «Он с ума сошел! — возмущался анархист Билл Шатов. — Если бы все наши комиссары стали такими романтиками, хороши бы мы были!» «В лесах и болотах вы погибнете быстро и бессмысленно. Там нужны люди, более приспособленные к войне, чем вы, и их хватает», - орал Зиновьев. Но Лихтенштадт стоял на своём. В конце концов Зиновьев, дабы оградить от опасности, пристроил его на тёплое комиссарское местечко на безопасном участке фронта.

Лихтенштадт поступил по-своему. Он научился стрелять из винтовки и пулемёта, стоял в карауле, как простой боец. А вырвавшись из-под опеки Зиновьева, бросил комиссарство и стал рядовым бойцом. «Если посылаешь людей на смерть, — написал он в последнем письме, — следует погибнуть самому». Так и поступил по своей философии убеждённый эсер-максималист. Большевистская зараза его всё-таки не затронула.