Статья

ТЕРМИДОР АБОРТИРОВАННОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Два десятилетия чужой победы в чужой войне

20 лет назад в столице России произошло крупное вооружённое столкновение. Эти события определили дальнейшее развитие страны. Но мало кто сейчас мог бы чётко изложить ход сентябрьско-октябрьского конфликта 1993 года, его предысторию и социальную суть. Быть может, общество неосознанно пытается забыть происшедшее – как тяжёлый эпизод, не являющийся предметом национальной гордости. Но забывать не следует. По крайней мере, в юбилей точно стоит вспомнить. «Народная трибуна» беседует с Павлом КУДЮКИНЫМ.

Из тупика в самодержавие

— Как вы считаете, Павел Михайлович, насколько адекватно воспринимаются в обществе события осени 1993 года? Казалось бы, большинство населения России должно их помнить. Но как начнут говорить-писать — льётся поток бреда. Либо «расстрел парламента» (по злобе Бориса Николаевича и коварству Егора Тимуровича), либо «фашистский мятеж» (по наглости Руслана Имрановича и отмороженности Александра Владимировича).
На ваш взгляд — что тогда произошло? Кто и за что бился? Каков был социальный смысл противостояния? И чья вина в кровопролитии была тяжелее?

— Не уверен насчёт помнящего большинства населения России. Есть у меня подозрение, что в глубинке события сентября-октября 1993 года далеко не все особенно и заметили. Как в анекдоте 1967 года, когда с помпой отмечалось 50-летие большевистского переворота: «Там у вас в Питере в 17-м заварушка была – чем кончилось-то?»
А если говорить о тех, кто помнит, то, наверное, можно употребить такой оборот: помнят, но не знают. Как не знали и непосредственно в ходе событий – до сих пор остаётся много неотвеченных вопросов. Не до конца известно количество жертв 3-4 октября. С учётом, что следствие не нашло НИ ОДНОГО человека, убитого из «стволов», изъятых в Белом доме (а проводить экспертизу оружия, использованного с другой стороны, следователям запретили), остаётся неясным, кто же стрелял по сторонникам президентской стороны и мирным обывателям. Многое остаётся неизвестно и из того, что происходило за кулисами — как в Кремле, так и в Белом доме. И какова роль спецслужб, агентурой которых были обильно нашпигованы наиболее радикальные организации сторонников Верховного Совета – тереховский Союз офицеров (именно его члены произвели первые не фигуральные, а реальные выстрелы), анпиловская «Трудовая Россия», баркашовское РНЕ?
С моей точки зрения (и тогдашней, и сегодняшней) первый политический «выстрел» (неспровоцированный и никакой реальной угрозой не обоснованный) произвёл всё же Борис Ельцин. Как ни суди, но Указ N 1400 «О поэтапной конституционной реформе» был полноценным государственным переворотом. И трудно было бы предположить, что он будет спокойно проглочен в расколотом социально и политически обществе? в условиях, когда этот раскол раздувался пропагандой обеих сторон, не говоря уже об объективных его причинах. И пресловутые штурм мэрии и поход на Останкино, по многим свидетельствам, стали ответом на провокационные выстрелы из мэрии.

— Насчёт «выстрелов из мэрии», может быть, оставим? Конспирологии проигравшие наворотили достаточно, зачем им помогать? Вы сами только что резонно указали, что первые реальные выстрелы произвела антиельцинская сторона.
Но важнее другое. Помню ваши слова весны 1992 года: «Я не конституционалист. В периоды преобразований, революционных реформ, неизбежны не только перерывы в законности, но и действия, идущие вразрез с текущими потребностями масс. И это бывает неизбежно, потому что следование инерции и правовым нормам старого порядка заведёт в безысходный тупик».
Почему вы считаете, что указ N 1400 не являлся пробоем в тупике? Ведь Ельцин очень долго пытался договориться с депутатским корпусом. Даже конституцию предлагалось принять на Съезде. Сколько можно было продолжать эту возню?

— Первые реальные выстрелы прозвучали с антиельцинской стороны, это так. Но можно ли сказать, что их произвела антиельцинская сторона? Можно подумать, что эта сторона была чем-то монолитным и дисциплинированным! У нас, к сожалению, нет достаточных данных, чтобы понять, чем была эта идиотская попытка захвата штаба на Ленинградском проспекте – «эксцессом исполнителя» (личной инициативой Станислава Терехова), выполнением поручения кого-то из белодомовских силовиков или коварно спланированной с другой стороны провокацией.
Да, в логике революций приходится идти на нарушение текущей законности, а часто – и против ТЕКУЩИХ интересов масс ради их БУДУЩИХ интересов. Но тут есть гигантский риск сорваться в большевизм в самом дурном смысле этого слова – начать претендовать, что знаешь эти самые будущие или подлинные интересы масс лучше, чем сами массы. «Загонять железной рукой в счастье», даже расстреливать — исключительно в «правильно понятых» интересах расстреливаемых. Удалось ли удовлетворить будущие интересы масс, выясняется, к сожалению, только когда наступает это будущее…
Так что Указ N 1400 был, несомненно, пробоем в политическом тупике. Но плоды его мы пожинаем в виде путинского президентского самодержавия, бюрократически-олигархического капитализма, неспособности общества сопротивляться социальному насилию над ним.
Была антипрезидентская сторона «белой и пушистой»? Нет, разумеется. И сама реакция — как на Указ, так и на провокации президентской стороны в период между 21 сентября и 3 октября — во многих отношениях была, мягко говоря, идиотской. Могу только повторить свои слова, сказанные тогда же: «Одни подлецы, другие козлы».
Если попробовать подняться на высоту «исторического взгляда», то события осени 1993 года, с моей точки зрения – это «термидор» нашей абортированной демократической революции. Революция была хиленькая, так и не приведшая в движение широкие массы, не учредившая нового государства (эта возможность была упущена осенью 1991-го). «Термидор» тоже получился плюгавенький. При этом в слово «термидор» я не вкладываю НИКАКОГО НЕГАТИВНОГО СМЫСЛА – это неизбежная, видимо, стадия развития каждой революции. Когда осваивается и закрепляется то, что революция реально могла принести.
А вот ответ на вопрос «кто и за что бился», боюсь, требует куда более обширного анализа, чем позволяет жанр интервью. Если очень коротко - за иную конфигурацию тех, кто допущен к разделу государственной собственности и за иные процедуры этого раздела. При этом белодомовская альтернатива была столь же «термидорианской».

«Не наша война!»

— Вы относитесь к тем, кто дважды занимал сторону Белого дома. И в Августе-91, и в Октябре-93. О своих действиях и мотивах первого раза вы нам уже рассказывали. Теперь — о том, что было 20 лет назад. Какую позицию вы занимали, что делали? И почему?

— На самом деле в 1993 году я НЕ ЗАНИМАЛ сторону «Белого дома». Мой старый и ближайший (увы, покойный) друг Андрей Фадин сказал утром 21 сентября: «Не наша война!» И я с ним полностью согласился.
Моя позиция была выражена в заявлении фракции «Объединённые социал-демократы» в Социал-демократической партии России. Она основывалась на признании того очевидного факта, что «фарш невозможно провернуть назад». Вернуться к ситуации до переворота (пусть и со сменой фигур на ключевых государственных постах) не получится. Старая конституционная модель, противоречия которой (прежде всего сочетание всевластного Съезда народных депутатов с облечённым обширными полномочиями президентом при равной правовой легитимности обоих субъектов, основанной на всеобщем избирательном праве) уже разрушена.
Требовалось начинать строительство новой легальности, выполняя задачу, не решённую после августа 1991-го. Отсюда следовал призыв к одновременной отставке как президента Ельцина, утратившего свои полномочия по факту грубого нарушения Конституции, так и и.о. президента Руцкого. К роспуску депутатского корпуса, формированию Временного правительства с основной задачей – подготовить и провести выборы Учредительного собрания (по положению 1917 года). Очевидно, что при слабости ОСД это был совершенно абстрактный и бесплодный призыв. Но важно было обозначить позицию. Предложить хотя бы символическую возможность выхода из кризиса.

— Вспомним немного предысторию. В октябре 1991-го Съезд народных депутатов — тот самый! — наделяет президента Ельцина чрезвычайными полномочиями в осуществлении экономических реформ. Делается это на основании 20-минутного президентского выступления. При этом все понимают — реформы носят грандиозный характер, петровско-ленинского масштаба.
Не проходит и полугода, как депутатский корпус требует эти полномочия назад. Будто не понимали, на что шли. Оказывается, идёт «разрушение», «обнищание», «разорение» — это кто бы мог подумать! Причём останавливать разогнанный при их участии процесс желают на ходу. А к лету 1992-го и вовсе претендуют на формирование правительства. Что-то не очень туда стремились в предновогодние дни. Вы, как замминистра тех времён, можете оценить.
Учтём при этом, что по тогдашней конституции Съезд был вправе решать «любой вопрос, относящийся к ведению Российской Федерации». Верховный Совет явочным порядком присвоил себе тот же статус.
25 апреля 1993 года проходит референдум. Абсолютное большинство голосует за доверие Ельцину и одобрение его социально-экономической политики. Второе особенно показательно. За досрочные перевыборы президента голосует треть. За перевыборы депутатов — две трети. По формальному признаку до перевыборов "парламента" не дотягивает — это «всего лишь» 47% от всех избирателей России. Но понятно, что в целом общество доверяет Ельцину и не доверяет Верховному Совету.
Ответ Верховного Совета — кровопролитие 1 мая 1993-го. Принимается бюджет с чудовищным дефицитом. Инфляция к августу достигает 20%. Ещё немного, и в России не останется признаваемых дензнаков (кроме доллара, конечно). И всё это на фоне анпиловско-макашовско-баркашовских деклараций. Известно, насколько эти деятели привержены принципам парламентаризма.
Мы ничего не путаем? В таком случае, чего ещё было ждать?

— Путать не путаете, но кое-что упускаете. В чём-то – весьма спорно интерпретируете.
Да, Съезд весьма убедительным большинством дал президенту чрезвычайные по сути полномочия. Напомню, кстати, что несколько демократических депутатов, в том числе Сергей Ковалёв и хорошо вам знакомый Леонид Волков голосуют против этого, мотивируя своё голосование в выступлениях.
Тяжесть предстоящих реформ (особенно масштаб потрясений) была не столь очевидна, как это представляется задним числом. А со стороны ключевых фигур правительства, включая Ельцина, который совместил посты президента и премьера, раздаются весьма оптимистические заявления. И о сроках — помнится, улучшение обещалось уже к осени 1992-го. И о размерах инфляции после отпуска цен – Егор Гайдар промахнулся на порядок.
Поскольку депутаты гораздо чувствительнее к настроениям избирателей, чем представители правительства (напомню, что все они избраны в одномандатных округах и туда регулярно ездят), то вполне понятно, почему они весьма болезненно реагируют на резкое, для очень многих буквально катастрофическое, падение уровня жизни. Пусть и при наполнившихся в крупных городах прилавках. При этом в оппозицию президенту и правительству начинают уходить вполне демократические и даже радикально антикоммунистически настроенные депутаты.
Съезд и Верховный Совет действительно хотят контролировать правительство, но делают это весьма неуклюже и часто контрпродуцентно. Например, запрещая депутатам занимать посты в исполнительной власти. Вообще-то в самом по себе парламентском контроле за исполнительной властью ничего неправильного нет, он существует и в такой президентской республике, как США. Но вот ельцинско-бурбулисовско-гайдаровское правительство как раз никакого контроля над собой не хотело (естественно, под предлогом, что контроль мешает реформам), и довольно успешно от него уходило.

— Вы считаете – «под предлогом»? Реально контроль депутатов Хасбулатова, Исакова, Воронина реформам помогал?

— А контроль всегда мешает. Даже осуществляемый с самыми благими и добрыми намерениями. И даже вызванный враждебными настроениями контроль полезен – заставляет самому проверять свои действия, чтобы не подставляться. Напомню образ, приведённый Кантом в его трактате «К вечному миру»: И среди чертей можно создать нормальное государство, если заставить их контролировать и ограничивать друг друга.
В августе 1992 года весьма иезуитски президентским указом принимается чубайсовская программа приватизации, практически полностью перечёркивающая закон о приватизации. Разработанный, между прочим, упёртым демократом и сторонником Ельцина и Гайдара — Петром Филипповым. Иезуитизм в том, что в соответствии с особыми полномочиями президента, полученными осенью 1991 года, указ, не оспоренный Верховным Советом, приобретает силу закона. Но депутаты-то – на каникулах, и никто их не собирается отзывать из отпусков.

Обострение над обрывом

— Позволю себе напомнить вашу тогдашнюю позицию. Вы считали, что ваучерная концепция – единственно реальная, и её надо реализовывать. Это я сдуру вёл какую-то байду про коллективную собственность и трудовой акционариат. А вы очень убедительно отстаивали ваучерный проект. Теперь ваши взгляды изменились?

— Тут скорее изменились. Я по-прежнему считаю, что справедливой приватизации не бывает. И цели её, если уж она необходима, состоят вовсе не в социальной справедливости. Но «технически» ваучерная приватизация оказалась, оценивая её ретроспективно, крайне вредной. В том числе потому, что отвлекла значительную часть тех, кто уже начал выстраивать собственные бизнесы, в игру напёрсточников по разделу госсобственности.
Американский журналист Д. Саттер 3 октября на сайте Радио «Свобода» заметил: «Поскольку президент принимал решения с помощью указов, а правительственные учреждения – с помощью постановлений, члены исполнительной власти смогли создать льготные условия, имеющие силу закона, для определенных компаний. Парламенту же приходилось принимать законы, пользуясь более универсальными принципами. Однако когда на глазах у депутатов коррумпированные инсайдеры становились миллионерами на основании президентского указа, они чувствовали себя оскорбленными, ведь их не допустили к дележу прибыли». Это обстоятельство как один из источников конфликта между ветвями власти тоже не стоит сбрасывать со счетов.
Напомню, что апрельский референдум 1993 года возник во вполне определённых обстоятельствах: как попытка разрешить кризис, вызванный первой попыткой переворота – указом Ельцина об «особом порядке управления страной». Сейчас об этом почти забыли почему-то. А трактовка его результатов – дело весьма спорное, в любом случае он зафиксировал сильный раскол общества. И употреблять применительно к той ситуации оборот «общество в целом поддержало/не поддержало» не очень-то корректно.

— Извините, но есть арифметика. Большинство проголосовало в поддержку Ельцина и за роспуск Верховного Совета. Вы иначе расцениваете цифровые итоги?

— «Большинство» и «общество в целом» всё же немножко разные вещи.
И уж тем более нет никаких оснований приписывать кровь 1 мая 1993 года Верховному Совету, да ещё в качестве «ответа на референдум». Не Верховный Совет организовывал демонстрацию. И элементы провокации в событиях просматриваются там с обеих сторон.

— Ещё раз извините. Кто бы не являлся формальным организатором, выступала демонстрация под лозунгами Верховного Совета. Кое-кто из депутатов с пафосом фотографировался на крови. Если же вы имеете в виду неоднозначность состава ВС, то посмотрим реально: решения принимала вполне определённая группа. К тому времени — однозначно контрреволюционная.

— «Выступать под лозунгами кого-то» и «быть организованным кем-то» опять же несколько разные вещи. И «кое-кто из депутатов» не равнозначны депутатскому корпусу как таковому. Это же не воинская часть, которая должна действовать по приказу командира. И не корпорация, где рядовой должен молчать в тряпочку, если у него иное, чем у босса, мнение. Вы тут упоминали конспирологию – мне представляется, что обвинения Верховному Совету в организации кровопролития 1 мая – как раз из этого разряда.
Но вернёмся к экскурсу в предысторию событий. Двадцатипроцентная инфляция – вещь неприятная, но не смертельная.

— А какая – «смертельная»? Череда техногенных катастроф? Следовало её дожидаться?

— Нет прямой связи между инфляцией и техногенными катастрофами. Мы же знаем из истории Третьего мира, что бывают страны, десятилетиями живущие при двузначной инфляции. Правда, хреново живущие. И многие из них существовали, по остроумному выражению одного видного востоковеда, «не только с разваливающейся экономикой, но и без экономики вообще». И вопрос не только в размерах инфляции, но и в её продолжительности и в массе других факторов.
Да и после переворота, уже без «красно-коричневого» (три ха-ха) Съезда и Верховного Совета, правительство радовало нас и «чёрным вторником», и августовским дефолтом 1998 года. Так что была ли столь уж катастрофична финансово-экономическая ситуация к осени 1993-го, и какова роль антипрезидентской стороны в её создании, вопрос не слишком очевидный.
Наконец, Борис Ельцин и его окружение сознательно играли именно на обострение. В условиях, когда не были исчерпаны возможности для компромисса. Напомню про не основанное ни на каких действовавших нормах смещение Руцкого с поста вице-президента, демонстративные поездки президента по воинским частям, повышение денежного содержания силовикам и т.д.

— Вместе с Руцким был смещён и Владимир Шумейко («Бурбулис Второй» президентского окружения). Повышения содержания силовикам – естественное действие государства в свете судьбы Владимира Толокнеева. А уж поездки по воинским частям – это ли не право президента? Мы же не учим, куда ему в гости ходить.
А если серьёзно: вы можете назвать хоть один примирительный жест антипрезидентской стороны (кроме хасбулатовского щелчка по горлу)? Оттуда – не играли на обострение? И что должен был в ответ делать Ельцин? Щёку подставлять?

— К отношениям сторон в период декабря 1992 – сентября 1993 годов вполне применим солженицынский образ «двух коней, несущихся к одному обрыву». Стремления к полноценному диалогу, поиску взаимоприемлемого выхода из конфликта не было у обеих сторон. Не исключено, конечно, что возможности для такого выхода и объективно не существовало.

Военщина не спасает республику

— Вы возглавляли тогда организацию «Объединённые социал-демократы» (вообще-то фракцию в СДПР, но не будем утомлять читателей историческими деталями). ОСД пыталась занимать некую «третью позицию». Отвергая этатистскую агрессию руководства Верховного Совета, требовала «Остановить Бориса Бонапарта».
Шёл тотальный развал, вот-вот начнётся стрельба, а мы: парламентско-президентская республика, социальная переориентация экономической политики, гарантия прав трудовых коллективов в обретении собственности... Пытались создать некое «Движение гражданского неприсоединения»... Вы считаете, такой курс имел перспективы?
Мне собственная позиция часто вспоминаете в контексте Данте: «Дурная стая, что, не восстав была и неверна Всевышнему, средину соблюдая. Их свергло небо, не терпя пятна. И пламя ада их не принимает, иначе возгордилась бы вина... Они не стоят слов: взгляни — и мимо». Приведите, пожалуйста, возражения на это.

— Вы мне – Данте, я вам – Волошина:

И там, и здесь между рядами
Звучит один и тот же глас:
«Кто не за нас – тот против нас!
Нет безразличных: правда с нами!»
А я стою один меж них
В ревущем пламени и дыме
И всеми силами своими
Молюсь за тех и за других.

Я полагаю, что попытка, пусть и безнадёжная, предложить позицию, которая позволила бы избежать кровопролития, заслуживает уважения. Беда как раз в том, что в нашем обществе чрезвычайно слаба культура диалога и компромисса. Но это заставляет лишь прилагать ещё большие усилия по её выращиванию, воспитанию.
А многое из того, о чём вы сейчас напоминаете, сохраняет актуальность и в наши дни. И парламентско-президентская (или парламентская) республика. И социальная переориентация экономической политики. И права трудящихся при поиске альтернатив всевластию патроната (когда капитал проводит политику «демократия заканчивается перед воротами предприятия», демократия рано или поздно теряет свои позиции и в обществе в целом). То, что у нас – пока - нет сил, чтобы заставить считаться с этими идеями и требованиями, не значит, что их не надо предлагать и развивать.

— Несмотря на все эти изыски, логика позиции поставила ОСД на сторону Верховного Совета. Наши представители были в Белом доме. Давайте хотя бы сейчас скажем прямо: это была ошибка? При всех нюансах, сторона Верховного Совета выступала под неосталинистскими, советско-реставраторскими штандартами. И удар по ней был необходим. За одно это.
Вы так не считаете?

— Представители ОСД среди защитников Белого дома были, но это была их личная позиция, а не позиция организации. Кидать в них камни у меня рука не поднимется, тем более что многих из них уже нет в живых.
И я бы не стал однозначно оценивать позицию ВСЕХ сторонников Верховного Совета как неосталинистскую и советско-реставраторскую. Вы же прекрасно знали депутатов Александра Уткина, Олега Румянцева Владимира Маханова, которые до конца оставались в Белом доме. Они что, тоже неосталинисты? Этот советско-реставраторский облик – во многом пропагандистский артефакт, созданный прокремлевскими политтехнологами. Картина была много сложнее.

— Обо ВСЕХ речь и не идёт. Но не Уткин, не Маханов, даже не Румянцев (эволюционировавший в сторону прономенклатурного этатизма) определяли курс Верховного Совета. А в октябрьские дни – даже не Хасбулатов с Руцким. На первом плане были Макашов, Ачалов, Анпилов и Баркашов. В лучшем случае – Воронин, Баранников, Дунаев. Кто, как не они определяли политику Белого дома? У вас есть основания считать иначе? Обрисуйте, пожалуйста, хотя бы в нескольких штрихах «многосложность» картины. Если вы её действительно видите.

— Вот тут я ничего не отвечу, поскольку не знаю, кто «определял политику Белого дома». Находящиеся на первом плане (чрезвычайно, между прочим, выгодно для пропаганды противостоящей стороны) – не обязательно определяющие. И я сильно сомневаюсь в том, что абсолютно соответствует реальности картина, создаваемая иными журналистами: испуганные Руцкой и Хасбулатов, дрожащие в своих кабинетах под грохот баркошовских берцев.

— Конечно, захватив власть, они тут же сменили бы курс в сторону некого «российского каддафизма» - левая риторика правящих миллиардеров. И, кстати, кончили бы примерно как Каддафи. Но стоило ли так рисковать? Не честнее ли отдать должное Борису Ельцину за предотвращение такого развития событий?

— Не знаю, что было бы в случае победы Белого дома, поскольку эта сторона отличалась неоднородностью. И кто конкретно вылез бы наверх? Сильно сомневаюсь, что именно баркашовы-анпиловы-макашовы (которые в такой конфигурации тоже вряд ли ужились бы между собой). Не были бы они достаточно быстро задавлены силовиками, примкнувшими к победителям?
Но если бы победили действительно баркашовы-анпиловы-макашовы, то, как я говорил тогда же, пошёл бы доставать свой АКМ из тайника.

— Но с другой стороны — ведь именно после октября 1993-го, когда враждебное препятствие было устранено, реформы утратили прежний динамизм. А вместе с ним массовую поддержку в российском обществе. Как это случилось? Вы имеете объяснение такому парадоксу?

— А термидор всегда означает окончание динамизма революции. Да и победившие силы – были ли они существенно лучше проигравших? Это тоже штамп – «демократы» против «красно-коричневых».
Вот конкретные картинки из октября 1993-го. Менты — прокремлёвская, демократическая, так сказать, сторона — арестовывают в здании Краснопресненского райсовета моих друзей Бориса Кагарлицкого (политзека позднесоветских времён, между прочим) и Александра Сегала. И избивая их, приговаривают: «Вот сейчас танки ваших жидов в Белом Доме добьют — и мы вами займемся!» Или рассказ депутата Моссовета, члена «Мемориала» (очень «советско-реставраторская» организация, разумеется) о том, как захватив Моссовет, сторонники Ельцина в первую очередь изымают материалы комиссии по борьбе с коррупцией…
Думаю, что без сентября-октября 1993 г. наша приватизация не приобрела бы изощрённо-наглых и циничных форм. В которых происходила, существенно подмочив репутацию частной собственности как таковой. Отсутствие противовеса, конечно, сильно облегчает действия исполнительной власти. Но кто сказал, что эти действия по определению в интересах прогресса?

— А кто сказал, что прогресс обязан производить приятное впечатление? Социал-демократ Густав Носке при подавлении пробольшевистского «спартаковского» мятежа действовал куда жёстче. Вероятно, «Мемориал» его бы тоже осудил. А вы? Если да, понятно. Если нет – чем хуже Ельцин? Тем, что не называл себя эсдеком? Так был случай осенью 1991-го – почти назвал…

— Прогресс под антисемитским соусом?!
Я не стал бы так прямо сравнивать Берлин января 1919-го с Москвой 1993-го. Хотя и в первом случае были прямо преступные вещи – то же убийство Розы Люксембург и Карла Либкнехта.
И отдельный вопрос про Берлин 19-го: долгосрочные последствия спасения новорожденной республики силами реакционной военщины.

Эстетика термидора

— Что вы скажете об идиотском выражении «расстрел парламента»? Расстреливают, вообще-то, безоружных — а тут вроде была перестрелка. Точнее, двухдневные уличные бои. Вели их вооружённые и неплохо подготовленные люди, в значительной степени идейно мотивированные. К тому же ни один депутат не погиб, подставились за них другие.
Понятно, зачем белодомовская сторона изображает себя невинной, мирной, белопушистой. Но почему этот штамп, о «расстрелянных парламентариях» так прижился в обществе? Массовая лень ума? Или что-то другое — например, эффект целенаправленной пропаганды?
Если второе, то с чьей стороны и с какими целями? И от кого исходит? От одной коммунистической («левой», извините за выражение) оппозиции? Или не без участия нынешних властей, с их поклонением стабилизму?
Почему в обществе не нашлось интеллектуальных сил, способных разъяснить реальную суть тех событий? Вот вы, Павел Михайлович — записались добровольцем? Что-то делаете в этом направлении? Кроме данного интервью?

— Совсем не идиотское выражение, хотя и спорное. И «расстрел парламента» не обязательно то же самое, что «расстрел парламентариев». Да, парламентарии «легко» отделались. Многих из них просто жестоко избили, в том числе и упомянутых Олега Румянцева и Александра Уткина. Что, будем благодарить за это президентскую сторону?

— А что, Олег Германович, говоривший, что вот, мол, возьмём сейчас почту-телеграф-телефон и поведём переговоры с позиции силы – должен был чего-то другого ждать?

— Должен спасибо говорить, что не убили, по вашему мнению?

— Нет, должен был за это обругать – по-вашему?

— А как, кстати, с имеющейся информацией (документально, правда, не подтверждённой), что живые депутаты – это результат нарушения приказа руководством «Альфы»?

— Думается, эта «информация» имеет примерно то же происхождение, что и причисление правительства, в котором вы состояли, к «оккупационной администрации». Неужели вам не очевидно, что это чушь? Стал бы Борис Николаевич убивать их, как же. Вам ли не знать о его поистине аномальной доброте?

— Нет, не очевидно. Люди в состоянии испуга (а он 2-3 октября приближался к состоянию паники) много чего могут сделать.
Насчёт аномальной доброты Бориса Николаевича узнаю сейчас от вас – раньше никто не рассказывал.
А расстрел Белого дома – БЕССМЫСЛЕННЫЙ с военно-полицейской точки зрения акт – имел именно символическое значение расправы над представительной (какой бы они ни была) властью.

— Скорее – над коммуно-этатистскими силами. Не пробовали так посмотреть?

— Сомневаюсь, что те, кто отдавал приказ о стрельбе, думали в таких терминах.
Да, конструкция Съезд – Верховный Совет может быть названа «парламентом» лишь с очень сильными допущениями и оговорками. И всё же не случайно Виктор Шейнис — народный депутат РФ, а затем думец I-II созывов от «Яблока», демократические убеждения и политологическую квалификацию которого трудно подвергнуть сомнению — назвал свой двухтомник, в значительной мере посвящённый как раз Съезду и Верховному Совету РСФСР/РФ «Взлёт и падение парламента».

— Вы бы выделили в тех событиях кого-либо персонально? С положительной и с отрицательной сторон. Чьи действия, на ваш взгляд достойны благодарной памяти (кроме Стаса Маркелова)? А чьи — ненависти или презрения?

— Не знаю, стоит ли кого-то выделять персонально. Что касается Стаса, то подчеркну, что он не был одиночкой. Это же была целая «Санитарная дружина им. М.Волошина», куда входили люди разных убеждений и принадлежавшие к разным организациями. И вот их-то позиция – оказывать помощь раненым, независимо от того, на чьей стороне они сражались, или просто прохожим, случайно попавшим «под замес» - единственно бесспорная в той ситуации двадцатилетней давности.
Может, ещё совместное письмо Владимира Максимова, Андрея Синявского, Петра Егидеса заслуживает такой же оценки.

— Вот уж об этом письме вообще промолчу. Уникальное… произведение. Молчу, раз обещал.
Последний вопрос банален: каковы нам «уроки того октября»? Что из тогдашних... политтехнологий можно обновить и применить сегодня? Или — всё это забить навсегда? Как римские сенаторы сбрасывали в пропасть популистского вожака, едва до них доходило, что он замыслил.

— Не готов я пока извлекать уроки «того октября». Кроме слишком банальных, типа «худой мир лучше доброй ссоры», «better ballots than bullets» (лучше избирательные бюллетени, чем пули), «mejor contar votоs que cortarlos» (лучше считать голоса, чем перерезать глотки).

— А урок Черчилля? «У вас был выбор между войной и позором. Вы выбрали позор и получите войну»?

— Применительно к октябрю 1993-го напрашивается инверсия: вы выбрали войну и получили позор. Позор путинского царствования, естественной выросшего из навязанной стране конституции 1993 года.
А что касается политтехнологий, то я согласен с высказыванием Александра Бузгалина: «Чем успешнее политтехнологии, тем меньше демократии». И важно обращать внимание на стилистику пропаганды. В том же 1993-м значительная часть проельцинской пропаганды была выдержана в совершенно фашистской эстетике. Типа такого, например, плаката: штурвал, за который хватается много мелких людишек, долженствующих изображать парламентариев; а в противовес им – мощный лидер, уверенно держащий штурвал мускулистыми руками. Возможно, эстетическое воспитание не менее важно для судеб демократии, чем правовое и политическое образование.