Польское освободительное движение «Солидарность» принципиально отказалось от насильственных методов борьбы. Победу одержал мирный протест. Но не все поляки принимали это. Горячие парни, ненавидевшие коммунистический гнёт, вставали на традиционные пути сопротивления, даже вопреки легендарному профсоюзу. О вооружённом молодёжном подполье времён военного положения в ПНР рассказывает Sensus Novus.

18 февраля 1982 года варшавский сержант Гражданской милиции ПНР Здзислав Карос сел в трамвайный вагон. Состав следовал по маршруту N24. На часах было 12 часов 30 минут. Ехал себе, никого не трогал. А рядом стояли двое подростков, по виду старшеклассники. Вдруг один из них потребовал сдать оружие. Сержант усмехнулся: мол, не шути так, сынок. Соображай, с кем говоришь.

Меч из Гродзиска

Было от чего усмехаться. Два месяца назад зомовцы утопили в крови забастовку силезских горняков на шахте «Вуек». ЗОМО — польский ОМОН, жандармские спецподразделения милиции — были ударным отрядом военно-коммунистической хунты генерала Ярузельского, которая подавляла профсоюз «Солидарность» методами военного положения, введённого 13 декабря 1981 года. За полсотни дней 10-миллионное движение было разгромлено армией, жандармерией и службой безопасности. Лидеры брошены в спецлагеря, активисты загнаны в подполье, массы деморализованы. Страна накрыта страхом.

Но Здзислав Карос как раз не служил ни в ЗОМО, ни в СБ. Он не бил и не арестовывал несогласных. А всего лишь стоял у дверей посольств. Если верить художественно-документальному фильму “Oskarzeni. Smierc sierzanta Karosa”, 18 февраля сержанта практически случайно выдернули на дежурство. Вытащили прямо с кухни, где он в фартуке готовил себе обед.

Карос не стал махать «ксивой»: типа, всех посажу! Поначалу он просто не обращал внимания на шумных парней. Это их, похоже, раззадорило. Слово за слово разгорелась перепалка. Перетекла в потасовку. Второй старшеклассник толкнул Кароса, тот не остался в долгу. Подростку это не понравилось, и он выхватил пистолет. Тут уже другой разговор.

Полностью осмыслить происходящее Карос не успел: в свалке раздался случайный выстрел. Пассажиры окаменели. Второй подросток забил в дверь и закричал водителю: «Останови!» Что характерно, тот послушался. Пацаны выпрыгнули из вагона и бросились бежать. Сержант остался на трамвайном полу, истекая кровью. Через пять дней Здзислав Карос умер в больнице.

Экстренное сообщение дошло до правящей хунты — Военного совета национального спасения (по-польски — WRON, в народе – «Ворона»). Все карательные службы ПНР поднялись по тревоге. Полтора года Польша жила в жёсткой конфронтации народа с коммунистической ПОРП. Но представителей власти ни разу не убивали. Яцек Куронь ведь учил: «Не жгите их комитеты, создавайте свои». Власти в конфликтах с «Солидарностью» насилие применяли. Но для себя ждали полной безнаказанности. Позабыв, что подставлять вторую щёку — далеко не в польской традиции.

Уже первые акты сопротивления, декабрьские драки рабочих с ЗОМО (на «Вуеке» шахтёры контратаковали карателей и взяли троих в плен) оказались для «Вороны» неприятной неожиданностью. «У меня бензина нет… Может, кто другой поедет?» — звучало в зомовских радиопереговорах. А тут - и вовсе наповал, в столице, средь бела дня! Коллеги убитого испугались не на шутку. Но некоторые из их начальства потирали руки: наконец-то можно оттянуться без комплексов! Теперь пусть попробуют сказать, что мы давим мирный протест…

Долго искать убийц Кароса не пришлось. Они не владели техникой конспирации и не смогли толком спрятаться. 4 марта подростков взяли в их родном Гродзиске-Мазовецком.

Выяснилось, что это не просто банда, а ни много ни мало — Вооружённые силы польского подполья (SZPP). Гордо звучит. Состояли в ячейке боевого подполья семь человек. Все родом с Гродзиска, то есть для Варшавы не местные. Того, кто начал потасовку, звали Томаш Лупанов. Тот, кто нажал курок, носил не менее типичное польское имя — Роберт Хехлач. 17-летний Роберт был на год младше Томаша. В группе состояли ещё три школьника: Томаш Крекора, Тадеуш Влашук и Анджей Хебик.

Организовал ребят Станислав Матейчук. Человек более взрослый, ему на тот момент исполнилось 24 года. Учился Станислав в Силезском технологическом университете, а после отчисления — в Люблинском католическом университете. Стало быть, мог рассказать, в чём разница между Мессой и Литургией Часов. Во время «Карнавала Солидарности» Матейчук состоял в Независимом союзе студентов —антикоммунистической молодёжной организации, выступавшей под штандартами Пилсудского.

Где католики, там и капеллан. Это был 30-летний ксёндз Сильвестр Зых. Священник прихода Святой Анны в том же Гродзиске. Вёл курсы христианского просвещения, на которые ходили Хехач и Лупанов. С 1970-х был под бдительным наблюдением Службы безопасности ПНР — за «религиозную пропаганду» среди детей и подростков. Был известен под прозвищем Anty — Анти, антикоммунист. После военного положения отец Сильвестр как мог сдерживал своих подопечных, пытался отвратить от насилия. Но помнил из Евангелия: «Не мир пришёл Я принести, но меч».

Помимо основной семёрки, были и другие подростки, так или иначе причастные к деятельности «Вооружённых сил польского подполья». Например, Войцех Хардт. Помимо пацанов, на встречах можно было встретить и девчонок: кто сказал, что им не интересна политика? Как пишут современные польские СМИ: «Они знали лишь то, что правительство объявило нации войну».

Причастность выражалась по большей части в обсуждениях политической ситуации. Чаще всего говорили в том плане, что «наша польская армия не пойдёт против народа, не будет служить коммуне и Москве!» Увы, наивно. Армия есть армия, дисбат есть дисбат, трибунал есть трибунал. Что и проявилось в «вороньем декабре» 1981-го.

На встречах делились историями из своей жизни. А также из жизни родных. Вспоминали Армию Крайову, в которой деды воевали. Как антинацистское сопротивление переросло в антикоммунистическое. Сравнивали свою группу и с АК, и с подпольем начала века, которое стало ядром польских легионов Пилсудского. Полуанархические традиции польского народа не всегда способствовали политическим успехам. Но бороться и воевать поляки умели всегда. Убеждать с помощью силы, сопротивляться силой убеждения. Друзья знали, что эти методы работают и поныне.

«Есть такие, кто идёт»

Весь 1981 год пацаны раздавали листовки. С этого начали и при военном положении. Работали в основном по костёлам. Но при военной диктатуре это стало казаться бессмысленным. Да и что людям объяснять. Поляки и так понимали, что им нужно. Партию — в отвал, зомовцев — за ними, безпеку — туда же. Вопрос был не в том — что, а в том — как?

Станислав Матейчук, подобно большинству народа, был шокирован и растерян ударом 13 декабря. На первый план в группе выдвинулись Роберт Хехлач и Томаш Лупанов. Оба идейные, упорные: «Вне пощады мы и вне закона, злую силу дарят нам враги» (Арсений Несмелов). Роберт по характеру был горячим, безоглядным, самоотверженным. Томаш — хитрым, осторожным, собранным, умел нанести удар там, где враг не ждёт, и вывернуться в самой безнадёжной ситуации.

Парни решили сменить диспозицию. Не государство должно мордовать людей, а наоборот. Пришла пора мстить. Причём — открыто, при свете дня. «Мы готовы были умереть, чтобы показать испуганным людям: есть такие, кто идёт на борьбу», — вспоминал Анджей Хебик. «Роберт мечтал выстрелить в милиционера. Я настаивал заменить его, но он не согласился», — рассказывал Томаш Лупанов.

Итак, война. Значит, нужно оружие. В начале февраля друзья выследили пьяного прапорщика милиции Станислава Падуха, дали ему «по кумполу» и забрали пистолет ТТ. Спустя две недели в автобусе №187 обокрали в дупель пьяного старшего прапорщика Мариана Мирковского. Интересная, кстати, была у польских коммунистов ментовка на военном положении.

Оружие предназначалось для исключительно благого дела. SZPP решили освободить интернированных из лагеря Бялоленка пригороде польской столицы. Но два-три ствола — это мало. Так созрел план дневной атаки. Обезоружить, а если надо, то и… дальше, наверное, даже сами не додумывали. Но понимали.

Матейчук к тому времени самоустранился. Можно сказать, ушёл в отставку, с командования «Вооружёнными силами польского подполья». Вместе с ним демобилизовались Крекора и Влашук. Остались четверо, считая ксёндза Зыха. Но капеллану даже не сообщили о задуманном. Малолетнего Хебика тоже не стали брать. Так и отправились на дело — вдвоём, Хехлач и Лупанов. Взяли билет до Варшавы, а там сели в вагон трамвая. И пошли к сержанту милиции…

Если бы в том злополучном 24-м не оказалось Здзислава Кароса, ребята нашли бы иную жертву в погонах. Может, даже зомовца, что было бы для них великой удачей. Или просто какого-нибудь злобного упыря. Каросу просто-напросто не повезло.

Экспроприированное оружие сводная группа СБ и милиции обнаружила на чердаке в доме Сильвестра Зыха. Сумев уйти из Варшавы (сказалась оперативная смётка Томаша), Хехлач и Лупанов поставили его перед фактом. Покачав головой, ксёндз не отказался спрятать пистолет. И превратился в фигуранта дела о теракте.

Дело размотали без особых сложностей. Повязали всех. При арестах и на допросах парней жестоко избивали, пытали разными способами. Ядвига Хехлач, мама Роберта, вспоминает, что её сын, сожалея о своих отбитых почках, боялся, что у него самого не будет детей. Исключение составил ксёндз Зых. Его не били, обращались с холодной вежливостью. Но почти сразу однозначно предупредили: «Долго Вам теперь не жить, отец Сильвестр».

Госпропаганда подняла волну истерии. Нескольких подростков представили целой армией, развязывающей гражданскую войну. «Кто же там командир?» — робко спрашивал обыватель. «Ксёндз Сильвестр Зых, он же Анти!» — отвечал агитпроп режима. Священника определили в опаснейшие террористы, чуть ли не в создатели новой АК. Это, кстати, было серьёзным комплиментом для настоящего поляка.

«Вооружённые силы польского подполья» попытались привязать к «Солидарности». Но это оказалось совершенно невозможно. Матейчук одно время тусовался с профсоюзом, Зых был его активным сторонником, но задолго до создания SZPP. Хехлач и Лупанов никакого отношения к «Солидарности» не имели. Слишком ершистые они были для добродушной компании Валенсы и Куроня.

23 августа 1982-го дело дошло до Варшавского окружного военного суда. На скамье подсудимых оказались Хехлач, Лупанов, Матейчук и Зых. Судили их практически как партизан, бойцов некоего невидимого фронта. Через месяц бойцам сопротивления вынесли приговоры.

Нетрудно догадаться, что самое суровое наказание настигло Хехлача — именно он застрелил Кароса. Ему грозила смертная казнь, но на момент убийства школьнику ещё не исполнилось восемнадцати. Что ж… 25 лет тюрьмы.

Лупанову как соучастнику убийства дали 13 лет. Матейчук получил 6 лет: хоть никого и не убивал, но положил начало подпольной ячейке. Сильвестру Зыху и этого инкриминировать не могли. Но зацепились за недонесение об антигосударственной организации и за хранение в доме оружия. Дали отцу Сильвестру четыре года. Верховный суд ПНР пересудил и добавил ещё два. Итого, также 6 лет.

С остальными членами SZPP по малолетству ограничились профилактикой. Зато у себя в школе они, конечно, стали героями.

Судьбы воли

Никому из осуждённых не пришлось досиживать до звонка. Свобода пришла гораздо раньше, причём свобода всей Польши. Но это отнюдь не означало беззаботности их бытия.

Сильвестра Зыха девять месяцев продержали в одиночной камере. Пытали физически и морально, запретили участвовать в мессе, что его, как католика, очень угнетало. Он несколько раз объявлял голодовку, пока по состоянию здоровья не освободили в 1986-м. Политику он не оставил — тут же стал капелланом национал-католической Конфедерации независимой Польши. Организации, менее радикальной, чем SZPP, но куда более радикальной, чем «Солидарность».

В октябре 1984-го польские «чекисты» зверски убили капеллана «Солидарности» Ежи Попелушко. Сильвестру Зыху беспрестанно напоминали, что его ждёт аналогичная судьба. Слали анонимки, звонили по телефону. Буквально в течение трёх суток после освобождения отец Сильвестр оставил духовное завещание. В этом завещании, записанном на магнитофон «Грюндиг МК2500», есть такие слова:

«Я чувствую, что мой день приходит. […] Я боролся как мог. Я боролся до конца, я был в тюрьме, но я думаю, что Польше нужно отдать ещё больше, ей нужно отдать себя без остатка - как это сделал отец Ежи».

Он решил стать мучеником. Так и случилось.

В январе 1989-го, в самый разгар польской «перестройки», загадочной смертью умерли священники Стефан Недзеляк и Станислав Суховолец. Спустя пять месяцев, 11 июля, на автобусной станции в Крынице-Морской нашли бездыханным отца Сильвестра. Следователи мигом дали ответ: «алкогольное отравление». В случае принципиального трезвенника Зыха это даже чёрным юмором не назовёшь.

В Польше уже состоялся Круглый стол — переговоры «Солидарности» с ПОРП. Уже месяц, как прошли полусвободные выборы, на которых «Солидарность» разгромила ПОРП. Казалось бы, до ксёндза ли коммунистам? Однако неравнодушные люди организовали повторное вскрытие, в ходе которого обнаружились следы 54 ударов по голове. Чекисты выполнили обещание. Убийство Сильвестра Зыха считается последней преступной акцией Службы безопасности ПНР.

Хехлач, Лупанов и Матейчук вышли из заключения по амнистии в 1988-м. На следующий год — Год Свободы — они снова встретились, обсудили свои былые деянья. Но им не очень-то понравилось в новой демократической Польше. Вскоре они уехали из страны. Может быть, и правильно: если посмели убить капеллана, что помешает добраться до остальных? Ведь после того, как Матейчук побывал в Британии и публично объявил об убийстве Сильвестра Зыха, его избили неизвестные уже в 1990-м (!).

Роберт Хехлач давно живёт во Франции. Станислав Матейчук в Америке. Томаш Лупанов жил в Ирландии. Там он и погиб в 2011 году — просто в бытовой драке. Ирландцы, что ж. Посмотрите «Отступников» Мартина Скорсезе.

Похоронили Томаша в родном Гродзиске. Отпевал его священник прихода Святой Анны — того самого, в котором некогда служил Сильвестр Зых. На том же кладбище, между прочим, находится символическая могила Леха Зондека — ещё одного бунтаря, который спустя два года после убийства Кароса, в 1984-м, отправился в Афганистан. Воевать против СССР и местного коммунистического режима.

Пробуждение «отрицалова»

Угроза расправы была не единственной причиной эмиграции бойцов SZPP. Важнее и хуже другое. Их мечта о вооружённом восстании не сбылась. ПОРП сдала власть сама, оговорив для себя условия отступления. И Третью Речь Посполитую, нынешнюю Польшу, радикальные антикоммунисты считают «государством сговора». Плодом соглашения, которое на даче МВД в Магдаленке заключили Лех Валенса («агент Болек») и Чеслав Кищак («генерал-убийца»). «Правит власть договорённостей и знакомств, — пишет неукротимая диссидентка Ядвига Хмелевская. — Соглашения, заключённые в Магдаленке с бокалами в руках, обязательны к исполнению по сей день».

Ведь ещё подпольная «Солидарность» отмежевалась от SZPP, осудила убийство Кароса. Хотя, конечно, невзирая на разногласия с «польским подпольем», во всю силу протестовала против пыток, применяемых на следствии к Хехлачу и его товарищам.

«Солидарность» категорически стояла на принципе ненасилия. Только мирное сопротивление — забастовки, демонстрации, бойкоты. В крайнем случае, отбиваться при нападениях, такое порой практиковалось. Но никогда не нападать самим. Это считалось фундаментальной и необсуждаемой установкой. Лидер подпольных структур Збигнев Буяк — сам десантник, владевший всеми видами оружия — не раз отменял акции, если предвидел особо жестокие побоища.

Бойцы презирали «умеренных». «Умеренные» ругали бойцов. Многие руководители и активисты «Солидарности», прошедшие ад польско-ярузельской войны, воспринимали убийство Кароса как «удар в спину», нанесённый фанатиками. (Это, конечно, не распространялось на Сильвестра Зыха, и вообще касалось только Роберта и Томаша.) Дошло до того, что юных вояк назвали «бандеровцами». В Польше ведь это синоним «бандита», хуже, чем в России...

Но, естественно, так мыслят далеко не все. Очень многие поляки восхищались мужеством ребят. Стыдились за себя, что не помогли им, не повторили их. Но даже те, кто поныне симпатизируют Хехлачу и Лупанову, критикуют их за юношеский максимализм, за наивность, а главное, за то, что убили не того, кого следовало. Обычного мента, не замаранного кровью восставших рабочих. На момент трагического финала Каросу было немного за тридцать, у него росли двое детей. Чёрт его дёрнул сесть в тот злополучный трамвай... Но с другой стороны — чёрт дёрнул поступать на службу режиму! Ведь именно тогда он определил свою судьбу.

В смысле исторической памяти не повезло ни Здзиславу Каросу, ни его убийцам. Погиб Карос не героической смертью. Какими-то выдающимися поступками он прославиться не успел. Человек, судя по всему, был обычный, что называется, нормальный. В душе он, возможно, недолюбливал сотрудников службы безопасности, как почти все обычные менты. А если бы дожил до Революции 1989-го, то наверняка без проблем принял бы свободу.

Хлопцы SZPP тоже нынче в тени. Они ведь сильно выбивались из общей колеи протеста. Кое-кто высказывается в том плане, что «дискредитировали оппозицию». Вышли бы на митинг, дали бы себя избить и «повязать», а потом, быть может, убить в зомовской камере, как случилось с более чем сотней поляков. Вот тогда бы другое дело, настоящие герои. А то ведь заповеди нарушали «не убий» и «не укради» (милицейский пистолет).

При этом мы слышим словно не тогдашнюю польскую оппозицию, а нынешнюю российскую. Возмущённую акциями, гораздо более гуманными, чем трамвайная встреча 18 февраля 1982 года.

Сейчас легко рассуждать. Тогда было иначе. Не было демократического консенсуса, было военное положение. Были бессудные убийства рабочих зомовцами, диссидентов гэбистами. Был беспредел со стороны правящей «рабочей партии». Контекст складывался не в пользу мирного решения проблем. Многие видели традиционные способы сопротивления угнетению.

Плохо, что жертвой стал именно Карос. Думается, гораздо больше симпатий парни вызвали бы ликвидацией зомовца или сотрудника СБ. Например, капитана Гжегожа Пиотровского, прежде, чем он расправился с Ежи Попелушко. Но где их достанешь поодиночке? На трамваях они не ездят…

Да собственно, Лупанов и Хехлач и не видели особой разницы между ментами и «чекистами». Те и другие охраняли антинародный тоталитарный режим. Для парней этого было достаточно. Ментально они принадлежали к общественному слою, который в тюрьмах соседнего Советского Союза прозвали «отрицалово». Это те, для кого каждый носящий погоны виноват по определению.

Любой антидиктаторский протест выносит на поверхность таких людей. Степень их участия зависит от власти и оппозиции. Если власть держит себя в рамках, то и «отрицалову» делать особо нечего. Но чем больше беспредела сверху, тем жёстче ответ снизу. Второй важный фактор — оппозиция. Чем амёбнее её руководство и методы, тем озверелее борьба в гуще народа. Как бы нам в скором времени в этом не убедиться. Наша ведь, с позволения сказать, «Солидарность» — не польская «Солидарность».

Поляки свой экзамен выдержали достойно. Правящие коммунисты действовали весьма жестоко, но в нужный момент смогли остановиться. Вождями протеста были смелые люди, желавшие и умевшие бороться. Наконец, «отрицалы» проявили себя вполне адекватно. Когда вся страна клеила антикоммунистические листовки, они тоже клеили листовки. Когда в стране ввели военное положение, они взялись за оружие.

Как видим, в Польше баланс оказался соблюдён. Поэтому там после падения коммунистического режима не было ни войн, ни геноцида, ни этнических, ни социальных чисток. Не было линчеваний «чекистов» и расстрелов партноменклатуры. Хотя, надо сказать, мягкость польского правосудия к «кровавым котелкам» нередко вызывает возмущение общества. Недаром Матейчук крайне негативно оценивает то, что происходит в современной Польше. Значит, борьба не закончена.

А есть и другие страны. Где власти, кажется, оборзели бескрайне. Где оппозиция десятилетиями озабочена лишь тем, как бы чего не вышло. И только отрицалово тихо пробуждается, выжидая своего часа. Проснутся ли остальные? Большой вопрос. Но если не проснутся — тем хуже для них.