5 октября 1906-го царь подписал продиктованный Столыпиным Именной Высочайший указ «Об отмене некоторых ограничений в правах сельских обывателей и лиц других бывших податных состояний». Если проще, этим указом крестьяне наконец-то уравнивались в правах со всеми другими сословиями.

За год до этого Манифестом 17 октября царь даровал крестьянам («которые ныне совсем лишены избирательных прав») право избираться в Государственную Думу. С некоторыми особенностями. В частности, выборы не были ни прямыми, ни равными, ни тайными, а сословно-куриальными. Поскольку иначе, как полагал премьер Витте, «в крестьянской стране, где большинство населения не искушено в политическом искусстве, свободные и прямые выборы приведут к победе безответственных демагогов и в законодательном органе будут заседать по преимуществу адвокаты».

В Госсовете горячо обсуждался вопрос о допуске в Думу неграмотных депутатов. Ибо, как полагал особо духоскрепный сенатор Нарышкин, «неграмотные мужики проникнуты охранительным духом, обладающим эпической речью». Другой член Госсовета, обычный консерватор-столыпинец, министр финансов Коковцов выступал против. Справедливо полагая, что эти неграмотные именно этим эпическим слогом будут излагать мысли, внушённые им эсерами. Но Николай II идеей про неграмотных законодателей весьма воспламенился.

Вышло, однако, именно по-коковцовски. В первую же Думу попал крестьянский депутат-трудовик Федот Онипко, Он, впрочем, был достаточно образован. Благодаря самообразованию работал волостным писарем. Остальные депутаты-крестьяне были ему под стать. Не удивительно Дума I созыва просуществовала всего 72 дня. После чего разогнана. Группа возмущённых радикалов прямиком отправилась в Финляндию и подписала «Выборгское воззвание». Вместе с другими подписал его и Онипко. Был за это осуждён, но срок отбывать не стал. Отправился в качестве комиссара ПСР на Кронштадтское восстание.

К выборам II Государственной Думы правительство подошло ещё серьёзней. Они тоже были сословно-куриальными. Хотя крестьяне (предположительно тёмные и неграмотные) в Думу всё же были избраны. На смену трудовику Федоту Онипко пришёл эсер Иван Пьяных. Тоже крестьянин. Тоже самоучка. Из Щигровского уезда Курской губернии. Волостной судья. Блестящий оратор. С реальным эпическим слогом. «Все речи, произнесённые с думской трибуны, готовил сам. Они были злободневны, кратки, конкретны, содержательны, ярки, просты, со ссылками на басни Крылова, Евангелие и другие популярные произведения того времени, которые он цитировал по памяти».

Царь с Нарышкиным могли бы заслушаться. Но - нет. Не вдохновились они речами Пьяных. Да и как тут вдохновишься, если чешет по-былинному, как и предсказал Коковцов: «Стал я думать, отчего всё стоит навыворот? Например, отечество. Мы все вместе, но я со средствами, а у другого бедственно, он идёт на службу защищать веру, царя и отечество. А что у него за отечество? Разве воздух, которым дышит… Я террор отрицаю, но ваши полевые суды того паче… Вот Святополк Мирский сказал: крестьянство сеть стадо без пастыря. Крестьянство есть не стадо, но лев спящий. Не будите льва спящего… Народ не устанет, рано или поздно — народ победит».

Он требовал отъёма помещичьих земель и бесплатной передачи их крестьянам. Своё участие в Думе реально понимал, как служение народу. Причём, хорошо разбираясь в политической ситуации, вполне отдавал себе отчёт, чем это может закончиться. «Свободу я хочу, народу землю. За что я должен страдать? Но если нужно, я готов».

Вторая Дума тоже проработала лишь одну сессию, 102 дня. Её тоже разогнали. В том числе и за инициативы Пьяных. А для будущей третьей Думы подоспел новый избирательный закон. В результате которого большинство депутатов вполне себе слились «в органически-духовном единстве с правительством». Прямо по Ильину (не зря ж он нынче у режима в кумирах числится). Заодно Дума лишалась права менять законы и распоряжаться бюджетом. Разрешалось лишь одобрять то, что предложит сам царь. Это уже - по Столыпину (он и стал вторым светочем нынешнего режима).

Но в 1907-м так вот запросто прижать депутатов к ногтю не получилось. После роспуска Пьяных в составе думской группы социалистов-революционеров тоже отправился в Финляндию. И тоже и подписал воззвание. Не столь пафосное, как предыдущее, но призывающее противопоставить организованному насилию эксплуататоров и «дворцовой дворни» организованную силу трудового народа. Как бы весьма умеренное. Однако…

Иван Пьяных вернулся в Щигровский уезд… и тут же вошёл в руководство «Щигровской крестьянской республики». Сначала массовая агитационная кампания вызвала «среди крестьян такое брожение», что «ужас охватывал мирных жителей и ни один из них не был уверен ни в сохранности своей жизни, ни в целости своего имущества». Не зря ведь Пьяных ещё будучи депутатом говорил: «У нас эсэрство, как море, разлилось, весь народ сочувствует. Признают справедливым». Тем более, что вскоре пропаганда перешла в практику. Начались экспроприации, готовилось новое вооружённое восстание, создавались боевые дружины.

С начала 1907-го в уезде регулярно происходили поджоги помещичьих хозяйств и церковного имущества. Был убит агент Курского губернского жандармского управления крестьянин Тихонов. Начались массовые аресты. По делу «Щигровской крестьянской республики» были арестованы около двух сотен человек. В том числе «президент» Пьяных. Его обвинили в убийстве агента. Вместе с ним в тюрьму были отправлены сыновья Иван и Дмитрий, а также пятнадцатилетняя дочь Ольга.

Следствие длилось два года. Летом 1909-го военный суд приговорил Ивана Пьяных и его сына Ивана-младшего к смертной казни. Заменили пожизненной каторгой. Сначала в Тобольской тюрьме, с 1914-го в Шлиссельбургской крепости. Дмитрия и Ольгу отправили в вечную сибирскую ссылку.

Но мало что от этого изменилось в Щигровском уезде. Крестьяне вовсе не успокоились. Как предсказывал Пьяных ещё в Думе. «Меня в округе знают хорошо. Если теперь арестуют, то, может, народ что-нибудь да скажет, я надеюсь». Так и вышло. За него и за за крестьян, отправленных в каторгу и ссылку, нашлись мстители. Ещё во время следствия было несколько покушений на главного свидетеля священника Яструбинского и его работника Кирюхина. Убит первый раскаявшийся «республиканец» Хмелевский. Едва закончилось чтение приговора, как в течение недели загорелись дом и лавка Башкатова, ветряная мельница Кудрявцева, убиты помощник пристава Извеков и урядник Панкевич. Вслед за Тихоновым агентом Тихоновым. И это было только начало.

«Преступная шайка» держала в страхе не только уезд, но и губернию. И не только Курскую. От неё дрожали в Орловской и Воронежской губерниях. Во главе стоял теперь кузнец, «отличный мастер по металлу» Иван Голощапов. Родом из крестьян. Член боевой организации Партии социалистов-революционеров. Он тоже был арестован по делу «Щигровской крестьянской республики», но умудрился сбежать. Остался в уезде, но перешёл на нелегальное положение. На розыск были брошены лучшие силы губернского жандармского управления, назначено вознаграждение в 500 рублей, укрывателям грозила высылка «в отдалённые губернии». Но «образованный, физически выносливый и изворотливый террорист» успешно скрывался до февраля 1917-го!

Тогда же, в феврале 1917-го отворились двери шлиссельбургского каземата. Иван Пьяных вышел на свободу. И на первом же митинге, прямо во дворе крепости, толкнул зажигательную речь, восславляющую Февральскую революцию. Он верил, теперь осуществятся его мечты о свободе.

Пьяных вернулся на родину, возглавил совет Курской губернии. Был делегатом на I Всероссийском съезде Советов крестьянских депутатов. Участвовал в работе Демократического совещания. А вскоре был избран в Учредительное собрание. С большевиками отношения не сложились. Несколько раз Пьяных пытались арестовать. Но всерьёз репрессировать героя «Щигровской крестьянской республики», пусть даже убеждённого эсера и бывшего думского депутата, не решились. Даже назначили персональную пенсию.

Видимо, Бог, в которого он верил, воздал ему по заслугам ещё на земле - Иван Пьяных спокойно умер в собственном доме в 1929-м. До начала коллективизации. Он похоронен в родной деревне Васютники. До сих пор существует его полуразрушенная могила. «Пешеход и проезжий, остановись и поклонись праху человека, отдавшему жизнь за наше счастье».