Социал-демократ Павел Кудюкин, на тот момент бывший диссидент и политзаключённый, будущий заместитель министра, 19-21 августа 1991 года находился в Белом доме – центре российского демократического сопротивления. Кто поднялся против ГКЧП, какие пути открывала победа над «хунтой», как и почему революционный процесс был спущен на тормозах и какие из этого извлекаются уроки на будущее, рассказывает он «Народной трибуне» в 20-ю годовщину Августовского путча

— Павел Михайлович, давайте отсчитаем 20 лет от Августа-91. Но не вперёд, к сегодняшнему дню, а назад, к 1971 году. Вы были совершеннолетним, по советским законам вас уже можно было расстреливать. Не посещали тогда мысли типа – что же будет через двадцать лет?

— Случались. Но я думал в несколько другом направлении. Мои тогдашние взгляды можно назвать народно-оппозиционным сталинизмом.

— ??.

— Увы, увы, именно так. Я считал брежневский Советский Союз недостаточно коммунистическим. Зажрались бюрократы, Сталина на них нет, нужна сильная рука народного лидера, настоящего коммуниста. В таком духе.

— Без комментов. А дальше?

— А дальше поступил на истфак МГУ. И постепенно пришёл к тем взглядам, которые вам известны.

— Ещё Мао Цзэдун говорил, что все беды от образования. Ладно. Перенесёмся на два десятилетия. Утро 19 августа 1991 года. Вы социал-демократ, один из лидеров партии, убеждённый антикоммунист с революционным уклоном. Ожидали установления диктатуры и долгой подпольной борьбы?

— Честно говоря, нет. Мне позвонил товарищ по партии из Владивостока: «Включите телевизор, переворот». Включаю. И первая мысль: если переворот, то почему работают телефоны? Почему я по ним разговариваю? Почему я вообще до сих пор на свободе? Ведь председатель КГБ Владимир Крючков, член ГКЧП, инструктировал организаторов переворота в Польше 13 декабря 1981 года. Полных десяти лет не прошло! Он что, забыл, что начинаются такие дела с блокирования связи и интернирования активистов?
Дальше — больше. Я рванул в Белый дом, где работал в аппарате Комитета Верховного Совета РСФСР по связям со СМИ и общественными объединениями. Доехал, занялся делами... Короче, всё было совершенно не похоже ни на Польшу 1981-го, ни на Чили 1973-го. Беспомощный дилетантизм – только так можно было охарактеризовать действия путчистов.

— Как вы думаете, почему?

— Они жили в своём искусственно сформированном мире. Страшно были далеки от народа. Даже КГБ неадекватно воспринимал реальность. С одной стороны, сильно драматизировали, накручивали бред про каких-то боевиков «ДемРоссии» с рациями и крючьями, чтобы влезать на кремлёвские стены. С другой – наивно полагали, что советский народ непоколебимо привержен советским идеалам и жаждет сохранения СССР.

— Кстати, вам попадались в те дни сторонники ГКЧП?

— Не видел ни одного. Что, впрочем, не удивительно: почти всё время я провёл в Белом доме. Выезжал, правда, вечером 19-го на совещание с рабочими активистами. И вот что важно – по моим наблюдениям, большинство населения столицы никак не реагировало на происходящее. Словно не замечали.

— А те, кто заметил? Как по-вашему, какие социальные группы создавали основу сопротивления ГКЧП?

— Молодёжь прежде всего.

— Это не столько социальная, сколько возрастная группа.

— В социальном плане те же, кто преобладал в демократическом движении конца 1980-х – начала 1990-х. Инженеры, техническая интеллигенция.

— А буржуазия и пролетариат?

— Бизнес тогда был не столь аполитичен, как сейчас. Хотя ГКЧП и обещал «поддерживать предпринимательство», в нём однозначно увидели враждебную, угрожающую силу. Понимали, что «поддержка» — это декларации. Зато инвективы в адрес кооператоров, «спекулянтов» — это от души. К Белому дому пришли многие бизнесмены и менеджеры.
Что касается рабочего класса, то чёткую позицию против ГКЧП, в поддержку демократии и российского руководства (не забудем, что эти понятия тогда отождествлялись) заняли в основном активисты. Их, между прочим, было в то время немало. Массы элементарно не успели раскрутиться и подняться.

— Призыв к всеобщей забастовке был проигнорирован.

— Я бы так не сказал. На организацию забастовок, особенно политических, требуется время. Продержись ГКЧП хотя бы дней пять, забастовки бы начались. Кстати, СДПР издала тогда листовку – инструкцию по забастовочным акциям.

— Если не секрет, кто этим занимался?

— Секрет. Автором был я. Текст примерно на страницу – как это делается. Листовка распространялась на московских предприятиях.

— А вообще СДПР?

— Официальное заявление против переворота СДПР сделала 19 августа около 10 утра. Похоже, первой из российских партий.

— Скажите, бросалось ли в глаза, что «на сторону демократии» переходит бюрократия? Ведь одним организаторов защиты Белого дома являлся, скажем, Юрий Петров. Второй секретарь, затем преемник Бориса Николаевича Ельцина в Свердловском обкоме. Прославился тем, что единственный резко возражал Горбачёву на совещании в ЦК – поддерживал Нину Андрееву, оправдывал Сталина. За что был отослан послом на Кубу. А вернувшись от Фиделя – снова к Ельцину, возглавлять технический аппарат демократических сил…

— Такой процесс чувствовался. Продвинутые бюрократы на глазах делали окончательный выбор. Некоторые примеры действительно были из неожиданных.

— Тот же Петров стал при Ельцине первым главой администрации президента. Видный аппаратчик КПСС, убеждённый сталинист – по-настоящему убеждённый, иначе бы с генсеком не спорил! – занял один из ключевых государственных постов в демократической России. Было ли в августовские дни понимание таких перспектив, содержания этой тенденции?

— Мне кажется, нет. Не было.

— Думается, здесь отразился выбор пути развития. Умеренно-аппаратный, с опорой на «перекрасившуюся номенклатуру». Но был ведь и последовательный вариант. Снос властных структур, оставшихся от коммунистического режима. Революционное правительство, ревкомы на местах. Новые управленческие кадры, рекрутируемые из общественных активистов, опирающиеся на «демроссийские» ячейки, рабочие комитеты, продвинутые бизнес-структуры. Не исключено, что кое-кто жёстко попал бы под раздачу. Примерно как в Аддис-Абебе весной 1991-го: когда эфиопские повстанцы вошли в столицу, они первым делом рассчитались с восемью партийными секретарями, известными особой подлостью – и проблемы с коммунистической оппозицией в ходе радикальных реформ с тех пор не возникало. Есть пример и поближе: Общенациональный конгресс чеченского народа, осень того же года. Всё это носилось в воздухе. «Демократическая Россия» уже выдвигала проект общественных комитетов российских реформ.

— Считаю, что прямой революционный вариант был тогда оптимален.

— Несмотря на известные эфиопско-чеченские издержки?

— Да, несмотря.

— Такая чёткость позиции достойна уважения.

— Были бы снесены препятствия. А главное, при такой модели в действие вовлекались массы. Вся направленность реформ была бы переориентирована на низы. Мы бы сейчас жили в совсем другой стране.
Той осенью я выступал в немного пародийном ключе. Говорил, что перед Россией вновь встал известный выбор: между «прусским» и «американским» путями развития капитализма. Шанс «американского пути» - интенсивного развития на основе гражданской самоорганизации – тогда существовал. Но он был минимален и реализоваться не смог.

— Встаёт вопрос о конкретных шагах. Что нужно было сделать – здесь и сейчас?

— В политическом аспекте требовались два решительных шага, к которым приложилось бы остальное. Первый: перевыборы общероссийской представительной власти. Избрание органа по типу Учредительного собрания. Второй: создание национальной гвардии. Не ответвления внутренних войск МВД, а общественной силовой структуры – гаранта преобразований.

— Что, по-вашему, помешало?

— Неверие лидеров низовой демократии в свои силы. Упование на «толстые эполеты». Фактически на таких, как Юрий Петров. Лично он очень скоро стал вызывать отторжение, и опять-таки преувеличенное, будто в нём была вся проблема. Вообще, «бывшие коммунисты окружившие Бориса Николаевича» стали притчей во языцех. Но суть от этого не менялась, дело не в конкретных персонажах. Собственно, гипертрофия надежд на самого Бориса Николаевича – явление того же порядка. Общество уступало государству. Самоустранялось, обеспечивая бюрократии движение по «прусскому пути».

— Не тем же ли путём пошёл бы ГКЧП, если представить, что они сумели бы удержаться?

— Были бы различия. ГКЧП не удержался бы без – как минимум - массовых посадок. И вот тогда становился неизбежным революционный вариант. Самая заскорузлая часть союзной бюрократии, не имея ни эффективного госаппарата, ни массовой поддержки, не устояла бы перед ударом низового протеста. А такая форма падения режима делает маловероятным «прусский путь».

— Получается, для победы революции требовался успех ГКЧП?

— Получается так. Временный успех реакции гарантировал последовательный революционный процесс. Тогда как мгновенное поражение путча укрепило позиции бюрократии. История трагедийна, что тут сказать.

— Вы оказались одним из считанных деятелей низовой демократии, на некоторое время вошедшим во власть. В общем, благодаря августовским событиям. Как вы теперь оцениваете свою деятельность на посту заместителя министра труда? Что-нибудь удалось?

— Кое-что удалось. Свободные профсоюзы стали признанным институтом российского социально-трудового процесса. После того, как министерство включило их в Российскую трёхстороннюю комиссию в качестве одной из постоянных сторон.

— Этого уже немало. Но история спиралевидна. На глазах подступает новый цикл преобразований. Вы рассчитываете принять в нём участие и доделать что-то, чего не успели в начале 1990-х?

— Я бы сказал иначе: не рассчитываю, а надеюсь.