Помнится, как задолго до Рейгана с его "империей зла" не только кавказцы с прибалтами, но и многие русские присвоили Советскому Союзу имперский титул, полагая его в применении к России синонимом всего самого гадкого и неприличного. Имело ли право "отечество всех трудящихся" именоваться империей - большой вопрос. Ведь, по крайней мере, в теории, смыслом его существования была всемирная победа пролетариата и постепенное отмирание государства. На практике же это государство, тужась и пыжась, явным образом помирало задолго до какой-либо победы. Но вот незадача! отказавшись от имперских амбиций, страна до такой степени потеряла ориентиры, что случилось небывалое: вместо того, чтобы твердой рукой вести народ в светлое будущее к возвышенным целям, растерявшиеся правители публично признались в том, что толком не представляют смысла существования собственной страны, и засадили целые институты за поиски этакого "смысла жизни" в государственном масштабе. Но самые верные решения обычно и самые простые, а новое - это хорошо забытое старое. Что если можно обойтись без институтов и кое к чему придти, опираясь на обычный здравый смысл?

После даденной властями команды появилось довольно много статей как бы на тему русской национальной идеи. "Как бы", потому что значительная их часть посвящена не самой идее, а реальности, да и нужности ее существования вне поля нацизма. Что неудивительно, так как признание самой возможности существования просвещенного патриотизма, а тем более - принципиально демократического национализма (особенно, русского) дается нынешним нашим либеральным интеллигентам с огромным умственным и эмоциональным напряжением. Это даже не ирония. Ведь они так воспитаны, причем не только советской властью, изначально чуждой как любому национальному чувству, так и демократии, но и той частью дореволюционной интеллигенции, к традициям которой самозвано возводит себя основная часть интеллигенции сегодняшней.

Чем русский интеллигент начала XXI века прежде всего отличается от интеллигента нерусского? Тем, что он толком не знает названия букв родной азбуки. Вы думаете, это эпатаж или - не дай Бог! - русофобство? Ничуть не бывало. Опросите сотню кандидатов наук, и вы с удивлением обнаружите, что значительное большинство заподозрит в слове "ер" что-то неприличное, а соответствующую букву назовет "ятем". Но разбудите тех же испытуемых среди ночи и спросите: что такое гегелевская триада? Вам без запинки ответят: "теза - антитеза - синтез"... и опять уснут, даже не подозревая, что расхожее представление об этом самом "синтезе" имеет столько же общего с действительными рассуждениями классика немецкой философии, сколько синтез термоядерный с синтетическими тканями...

Идет это от общей увлеченности русской публики XIX века Гегелем, причем лишь аристократическое меньшинство имело время и возможность разобраться в построениях немецкого философа с толком и критически, разночинное же большинство должно было зарабатывать на жизнь и взрывать царя, а потому удовлетворялось усвоением двух-трех наиболее ясных схем, компенсируя малограмотность - фанатичностью. Известнейшая из этих схем, та самая триада, применялась ко всему: от конструирования паровозов до критики религиозных систем и рецептов управления кухней и страной ("Каждая кухарка может управлять государством"). Отсюда и марксистская галиматья о "единстве и борьбе противоположностей". Галиматья не потому, что противоположности не борются или не образуют единства, а потому что неправомерно догматическое применение этого принципа ко всему на свете, когда, скажем, Мадонна Рафаэля (тезис) и писаревские сапоги (антитезис) в качестве своего "синтеза", должно быть, порождали соцреализм. У Гегеля ведь речь идет, прежде всего, об абсолюте, истинном бытии, которое именно в силу своей абсолютности полагает свою противоположность в виде небытия, возвращаясь к себе в полном осуществленном единстве субъекта и объекта. Ведь небытие, коль скоро оно как-то кем-то мыслится, как бы уже не совсем и небытие. Основная мысль философии Гегеля - тожество бытия и мышления, раскрываемое в живом развитии абсолютной идеи. Укорененность в абстракциях - достаточная причина тому, что сложный и отточенный метафизический аппарат Гегеля, будучи соединен с формальной логикой, время от времени приводил и приводит к блестящим результатам в области точных наук. Однако уже попытка немецкого философа подобным образом проанализировать сущность христианства не смогла удовлетворить ни католических, ни православных религиозных мыслителей. Между тем, говорить о каких-либо тенденциях в российской государственности, о ее прошлом и будущем в отрыве от основных христианских и конкретно православных ценностей непродуктивно даже для честного атеиста.

Там, где речь идет о живой жизни, в том числе - о религиозной, как ее понимает христианство, гегелевские схемы вряд ли приложимы. Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой никак не укладываются в гегелевскую триаду. Гегелевской антитезой Богу Отцу как абсолютному бытию может быть только Сатана как дух небытия и отрицания. Их "синтез", если отвлечься от кощунства, можно искать в мудрствованиях гностиков, вырождающихся в манихейский дуализм, или в буддийской нирване, где стираются различия между бытием и небытием. Христианство - самое диалектичное из всех мировых учений и все состоит из соединения противоположностей, но эта диалектика не гегелевская (даже если избежать профанирования гегельянства), а скорее неоплатоническая! Здесь проблема триединства Бога решается совсем в иной плоскости. Бог Отец - начало бытийное, сущностное и абсолютное. Будучи абсолютом, оно не может двигаться, развиваться, ибо развитие предполагает некое изменение, а вот изменяться-то абсолютно самодостаточному Существу вроде бы и невозможно. Между тем, попытка лишить Бога способности к чему-либо (в том числе, способности к движению, изменению) парадоксальным образом лишает Его абсолютности. Более того, Бог в таком случае не мог бы быть Творцом: ведь акт творения - это уже изменение. Причем, изменение и Самого Творца тоже! Вот христианская диалектика и разрешает этот парадокс (кстати, парадокс не религии, а человеческого мышления, понятия абсолюта в нем) через представление о Боге Сыне, Который, будучи по большому счету той же Сущностью, что и Отец, повернут к человеческому разуму другой стороной, лицом, "ипостасью" - той гранью Божественной Личности, что с точки зрения человеческого сознания как бы "отвечает за движение", восполняет этот "недостаток Абсолюта".

Ситуация вполне аналогичная тому, что мы наблюдаем в физике элементарных частиц, где каждая такая частица существует одновременно в двух "ипостасях" - волны и корпускулы, притом что силовое поле, каясь за профанацию, можно уподобить Духу Святому. Любопытно, что, по мнению физиков, силовое поле исходит все же скорее от корпускулярной, чем от волновой "ипостаси" элементарной частицы, что неожиданным образом ставит под сомнение латинское filioque и по аналогии, которая, впрочем, не есть доказательство, подтверждает православный вариант Никейского Символа веры: "...иже от Отца исходящего". Впрочем, вполне вероятно, что законы микромира в этой части ближе всего к исходному вероучению "великих каппадокийцев", считавших, что Дух Святой исходит от Отца через посредство Сына. Западная Церковь из-за особенностей латыни поняла греческий предлог dia (через) Василия Великого и его младших единомышленников-теоретиков как некий аналог предыдущего грамматического управления ek (от) и, ничтоже сумняшеся, вписало в свою догматику ":и от Сына" (filioque). На Востоке греческий знали куда как лучше, но в пику латинянам решили снять вовсе уточнение о взаимоотношениях Второго и Третьего Лиц Божественной Троицы, оставив проблему как бы нерешенной. Любопытно, что окончательного ответа на соответствующий вопрос нет пока и у естественнонаучной аналогии.

Для иллюстрации отличия христианской диалектики от гегелевской можно сослаться и на учение о Богочеловеке, Который не наполовину Бог и наполовину человек - этакий кентавр, и не богочеловеческий синтез, вроде древнегреческого Геракла, а "стопроцентный" Бог и столь же полномерный Человек. Или - на учение Григория Паламы об эманациях Божественных сущностей. Отличным примером может послужить даже знаменитое тертуллиановское "Credo, quia absurdum est" ("Верю, ибо это абсурдно"), в котором совершенно напрасно многие видят выражение обскурантизма, ибо говорить о вере только тогда и можно, когда явление не согласуется с позитивным знанием, что вовсе не означает, будто явления не существует. Так, схождение параллельных в геометрии Лобачевского, пребывание одной и той же сущности в виде волны и в виде корпускулы или невозможность одновременно точно определить координату элементарной частицы и ее момент ничуть не лучше согласуются с обыденным сознанием и представлениями о доказуемом подавляющего большинства людей (если не всех, включая самих создателей соответствующих теорий), чем христианские истины, и принимаются практически на веру, ибо выглядят достаточно абсурдно. Никто электрона в глаза не видел. Но вера в двойственность его природы зиждется на неких следствиях из разнообразных опытов, с некоторых пор ставших очевидными. Для объяснения этих следствий и создавались теории, при всей их кажущейся абсурдности выглядящие более или менее истинными.

Между тем, статьи знаменитых сборников "Вехи", "Из глубины", а в сравнительно недавнем прошлом - "Из-под глыб", скрываясь за подзаголовками "... о русской интеллигенции" или "... о русской революции", по сути дела разрабатывают именно интересующую нас тему. Причем без всякой команды свыше. Пересказывать их содержание было бы самонадеянно и просто непродуктивно: желающие имеют сейчас возможность ознакомиться с оригиналами. Отметим для себя лишь основное. Во-первых, русская интеллигенция всегда была неоднородна, и, нравится это кому-то или нет, но б?льшую ее часть следует по слову Солженицына называть "образованщиной". Категория эта не количественная, а качественная, мировоззренческая. Если уж общим местом стало суждение о том, что настоящим интеллигентом, интеллигентом по духу может быть рабочий или крестьянин, то следует признать и противоположное: самый натуральный академик может оказаться типичным "образованцем". В чем же разница? Видимо, в том, что "настоящий интеллигент" суммирует духовный багаж нации и человечества, он исходит из традиции и именно оттого новатор, что, опираясь на нее, выстраивает что-то собственное. "Образованцу" же традиция не интересна. Он считает себя настолько авангардным, оригинальным провозвестником чего-то небывалого, что предшественников у него нет и быть не может. В действительности, конечно же, это смешное заблуждение. Новое он не строит сам, а берет готовым на "всемирной ярмарке" идей. При этом, естественно, выбирает, как правило, то, что завернуто в самую блестящую упаковку. Но ведь даже покупая колбасу, мы научились, кажется, смотреть не на красу этикетки, а на описание содержимого... Хвастливая, самонадеянная, не умеющая, да и не желающая самостоятельно мыслить основная часть тех, кого еще в XIX веке начали называть "интеллигентами", - позор русской нации, а вовсе не "ум, совесть и честь". Они так же отличаются от тех достойнейших людей, что по недоразумению известны под тем же названием, как полуграмотный, вечно пьяный сельский попик - от митрополита Филарета, высокомудрого собеседника Пушкина, или от других действительно замечательных представителей, казалось бы, того же самого "духовного сословия".

Второй урок хрестоматийных статей: российская духовная, культурная, политическая и материальная история - часть общемирового процесса, противопоставление России всему остальному миру смешно и нелепо, но это вовсе не исключает существеннейших национальных особенностей, своих собственных исторических задач и оригинальной общемировой миссии. Просто следует помнить, что своя историческая миссия была, есть и будет ни у какого-то одного, "избранного", но у многих народов. А мессианство (как и миссионерство) - это не право поучать всех вокруг с высоты собственного величия, а тяжелый крест, зачастую - и мученичество.

Если же признать возможность и необходимость разработки позитивной национальной идеи, надо бы выяснить и какой ей быть. И вот здесь мы сталкиваемся с очень любопытным явлением. Дело в том, что статей, посвященных этой стадии национальной работы, тоже, казалось бы, довольно много. Но опять же - "казалось бы". Пишут обычно - и так и объявляют во вступительных словах! - в одной из двух манер: или о том, чего ни в коем случае в национальную идею допускать нельзя, или - как хорошо бы, чтоб эта самая идея включала в себя все самое замечательное, либеральное и демократическое. Забавно, что оба этих подхода бессознательно копируют два типа богословия: апофатическое (каким Бог быть не может) и катафатическое (качества, Богу присущие). Но человечество - не Бог, и естественное в теологии оборачивается дурацким выбором между ноздревщиной и маниловщиной в земной жизни.

В применении же к более приземленным материям и к российским особенностям продуктивнее, пожалуй, говорить об эклектике. Но здесь мы опять рискуем стать рабами терминологии. Советские наследники гегельянских начетников дореволюционного времени практически всюду определение эклектики начинали со слов: "беспринципное смешение различных, зачастую противоположных философских взглядов". Но само слово происходит от греческого eklektos - "избранный, отборный" (от глагола eklego - "избирать, отбирать") и ничего негативного в себе не несет. Популярный сто лет назад "Философский словарь" Э.Л.Радлова, как бы оправдываясь перед воинствующей полуграмотной тогдашней "образованщиной", поясняет: "всякая новая философская система покоится на предшествующем развитии, т.е. на той истине, которая добыта трудом предшественников, а, следовательно, ни одна система не лишена эклектических элементов". Именно эклектика как способность отбирать лучшее из разнородных и живых источников, а не гегелевское синтезаторство лежит в основе русской культуры и русской государственной мысли. И недопонимание этого, попытки поиска абстрактно конструируемого, идеального, но на деле нежизнестойкого слияния Востока и Запада, духовного и материального, культуры и цивилизации, попытки осуществить их своего рода термоядерный синтез (со всеми взрывоопасными последствиями) вместо того, чтобы ограничиться их смешением (эклектическим!) по образцу обычного родного водно-спиртового раствора - водки, такое трагическое самообольщение как раз и приводит к тому, что в политической практике мы никак не можем найти оптимальную для нас линию развития.

Действительно, многие явления недавней, а отчасти и сегодняшней российской политической жизни заставляют вспомнить рассуждения Л. Н. Гумилева о химерах, причем внешне это часто выглядит как искусственный поиск антитез, завершающийся уродливым псевдосинтезом. Так, на место достаточно естественной в XIX веке сопоставленности западничества и славянофильства, характеризовавшейся значительной степенью взаимопонимания и взаимопроникновения (вспомним, хотя бы, Достоевского!), пришло явно разрушительное, контрпродуктивное противопоставление демократии и патриотизма, переходящее в правительственную концепцию "просвещенного патриотизма", на практике больше похожую на вполне химерическое единство шовинизма и псевдодемократических лозунгов. Между тем, здравый смысл говорит, что будущее у России возможно лишь на почве взаимодополнения принципов правильно понятой демократии и здорового национального чувства.

Боюсь, здесь придется немного отвлечься, ибо трудами коммунистических выкормышей, величающих себя демократами, как раз правильного понимания этой самой демократии нам сейчас и не хватает. Во-первых, "народовластие" вполне способно сочетаться с монархией, что мы и видим на примере половины стран сегодняшней Западной Европы и Японии. Во-вторых, не следует путать демократию с охлократией ("властью худших") - об этом писали еще Платон с Аристотелем, а они знали толк в самых разных формах государственного устройства. Напомню, что Аристотель был воспитателем Александра Македонского, а Платон пытался осуществить идеальный государственный строй, "политию", при дворе сиракузского тирана Дионисия. В третьих, и в исторической России, по наблюдению одного из западных путешественников, за фасадом самодержавной монархии скрывались десятки тысяч сельских демократических республик (общин). По нынешним меркам - даже сверхдемократичных, ибо община управлялась не представительной, а прямой демократией. Как и древнегреческий полис (город-государство)... Так что не следует бояться терминов. Дело не в словах, а в той конкретике, что за ними стоит. Венгрия при Хорти и Испания при Франко были королевствами без королей. Непал в недавнем прошлом, при системе панчаятов, был Советской Социалистической Абсолютной (именно так!) Самодержавной Монархией...

Столь же противоестественно решается сейчас и вопрос отношений Центра и провинций. В принципе, в государственной практике возможны прямо противоположные модели этих отношений: от жестко централизованной (Франция) до допускающей весьма широкую степень автономии федерирующих частей (США, Швейцария). Но у нас советскому тезису тотального централизма был противопоставлен антитезис анархической суверенизации ("пусть берут столько суверенитета, сколько смогут"). Попытка гармонично слить их, и на этих двух взаимоисключающих опорах построить здание новой государственности могла привести только к таким катаклизмам как развал СССР, война в Чечне, опасная напряженность в Крыму, Татарии и других местах.

К сожалению, примеры можно множить. У нас сейчас парадоксальное положение, когда на главных врагов армии больше всего похожи многие высокопоставленные генералы из "Арбатского военного округа", фермерскому движению вставляет палки в колеса Аграрная партия, медицинские и педагогические новаторы не могут пробиться через редуты соответствующих "малых Академий", на последней линии обороны укрепленные министерскими порядками, атаку на культуру возглавляет недавний министр культуры, ставший теперь руководителем соответствующего Федерального агентства, рыбоохраной поручили заниматься дальневосточному сатрапу, разворовавшему рыбные богатства Приморья, а высшие чины государства не так давно спокойно рассуждали о переносе выборов, о неисполнении целого сонма законов и о самых разных иных откровенно антиконституционных замыслах "в связи с целесообразностью". Сейчас они же настойчиво поднимают тему антиконституционного продления полномочий президента на третий срок, не смущаясь даже постоянными возражениями самого президента. Но еще со времен Хаммурапи и Солона писаный закон для того и существует, чтобы сделать невозможным правоприменение "по целесообразности". Ведь эта последняя всегда толкуется в пользу сильного, а закон призван защищать прежде всего права слабого - сильный о себе позаботится сам. Когда из уст юриста я слышу слово "целесообразность", рука тянется... ну, сами знаете, к чему.

При этом дело ведь не в том, что для утверждения демократии предлагается прибегнуть к авторитарным методам. История разных стран мира показывает, что такой подход часто бывает оправдан. Но в таких случаях представительные органы просто распускаются (в том числе, местные), Конституция отменяется и реформатор или группа реформаторов на определенный срок берет на себя всю полноту власти, сознавая при этом, что придет время, и хочется - не хочется, но, скорее всего, придется нести и всю полноту ответственности. По крайней мере, моральной. Ведь ответственность вовсе не обязательно сопряжена с какими-то карами. Более того, если реформатор честен и умен (как, например, де Голль), то его ждет не осуждение, а триумф. У нас же пытаются осуществить лукавую попытку создать диковинный гибрид из пародии на цезарепапизм и внешне благопристойных парламентских и демократических форм. При этом закладывается мина замедленного действия под будущее: те силы, приходом к власти которых постоянно запугивают избирателей (к примеру, коммунисты, но и некоторые другие тоже), остаются в действующих парламентах, центральном и поместных, сохраняя и умножая главные свои козыри - право с успехом критиковать неизбежные неудачи исполнительной власти и пропагандировать свои идеи. В чем же тогда "целесообразность"?

Не честнее ли, а главное, не продуктивней ли сделать эклектический отбор лучшего из парламентских и президентских республик и даже, быть может, из монархий и - о, ужас! - диктатур? Разве это не в национальных традициях, если еще условно демократическое Новгородское Вече призывало князя на княжение (с достаточно ограниченными функциями), а тот, радея о православии, убеждал вольный ганзейский город пойти на поклон к татарскому хану? Стоит, кстати, напомнить, что вопреки появляющимся порой в печати обвинениям личную власть Александра Невского это отнюдь не укрепляло, а хан в ту пору был не язычником и уж, тем более, не мусульманином, а, по крайней мере, формально - христианином, хотя и в еретической форме несторианства. Уничтоженное Петром патриаршество и практика земских соборов сочетались с принципом самодержавия тоже отнюдь не по-гегелевски, как и многочисленные прозападные реформы самодержцев Восточной Империи, о которых еще Пушкин сказал, что все Романовы немного революционеры.

У любой нации, которой трагически повезло влиять на жизнь человечества, собственная идея, смысл народного существования вытекают из национальной истории и связанных с нею культуры, верований, материальных условий бытия. Если сравнительно небольшой и разделенный на множество мелких государств греческий народ почти две с половиной тысячи лет тому назад победил, а спустя век с лишним, ведомый молодым и гениальным вождем, уничтожил могущественнейшую Персидскую империю за счет личной доблести и изощренного разума, нестандартности мышления большинства граждан, то бессмысленно бороться с культом индивидуализма и рационализма в его самосознании. Если китайцы, наоборот, на протяжении тысячелетий достигали успеха благодаря верности традициям, культу предков и количественному превосходству над соседями, то некоторая доля законопослушной косности надолго останется присуща их духу, а политика ограничения рождаемости сама по себе вряд ли приведет в этой стране к существенным результатам. И сильные, и слабые стороны национальных идей не конструируются умозрительно. Они коренятся в прошлом, корректируются настоящим и в значительной степени объективны. Задача мыслителей - осознать их, сформулировать и нащупать пути усиления позитивных и ослабления негативных сторон национального характера и народных чаяний, то есть того, что и рождает феномен "национальной идеи". Прописать же России некий набор "общечеловеческих ценностей", строго наказав при этом не делать ничего такого, что хоть кому-то может не понравиться, - это то же, что смешать мороженое с селедкой, конфетами и жареным мясом, но чтобы горького и кислого - ни-ни!

Идею нельзя придумать, ее можно лишь вычитать в отечественной истории. Не крепостное право и не самодержавие были самыми яркими особенностями нашей страны. И то и другое бывало во множестве стран мира, в том числе - во многих западноевропейских, причем совсем недавно (до наполеоновских войн, а кое-где - и позже). Найдутся во вполне цивилизованных ныне странах и свои аналоги нашему татаро-монгольскому игу (мавры в Испании, турки на Балканах и т.п.) Действительная уникальность России - в ее положении между Западом и Востоком, сопряженном с огромной территорией и с неблагоприятными климатическими условиями, в первом в мире опыте порабощения коммунистической идеологией и в мучительной работе по ее изживанию. В выдавливании из себя по капле коммуниста, как мог бы сегодня сказать Чехов. В этом своеобразном и трагическом триединстве географии, катастрофы и ее преодоления перед лицом Бога и человечества - единственный смысл всей истории России от Рюрика до наших дней. Для того русская нация на свет и появилась, дабы преподать народам всей Земли сей страшный урок: попытка коммунизма - смертельная отрава, степень выздоровления прямо пропорциональна мере освобождения от него. Это просто, но доходчиво, и сдается, что верно. Эти тезисы и следует, видимо, осмыслить как основные в деле становления обновленной российской национальной идеи.

Суровые климатические условия почти всей территории страны, - когда полоса между теплой, омываемой Гольфстримом Европой и областями со среднегодовыми температурами примерно на 7-10 градусов ниже отделяет не Юг от Севера, а Запад от Востока, проходя от Балтики к Черному и Каспийскому морям почти точно по западным границам бывшего СССР, - диктуют первостепенную важность для народа решения энергетических проблем. Пока не было ни крупных городов, ни развитой промышленности, пока печи, что в царских хоромах, что в крестьянских избах, топились дровами, не ощущалось существенной разницы в энергообеспеченности француза и русского. Но сейчас для производства одной и той же продукции хотя бы в средней полосе России надо затратить намного больше энергии, чем даже в Северной Норвегии, потому что прежде, чем выйти на равные условия, нам придется не только натопить помещение завода, но и обеспечить круглосуточное отопление жилых помещений, более трудоемкую уборку улиц ото льда и смерзшегося снега, компенсировать знергопотери людей дополнительной калорийностью пищи (самый простецкий, хотя и не самый верный способ, конечно, водка), теплой одеждой и т.п. Но одно влечет за собой другое. Все по тем же причинам производство и сельскохозяйственной продукции, и самой энергии у нас заведомо дороже, чем в любой другой развитой стране. Следовательно, "догнать и перегнать" даже самую северную из стран Запада мы в принципе сможем, только обеспечив страну значительно большим, чем там, количеством значительно более дешевой энергии.

Призывы к самоограничению (от Солженицына до Назарова) выглядят красиво и высокодуховно, но на практике малореалистичны и непродуктивны. Более того, опасны. Если бы самоограничение сводилось к тому, чтобы вместо телевизора "Сони" смотреть "Горизонт", а вместо суши кушать сушки, то горя бы не было. Но на этом как раз много не сэкономишь. А там, где самоограничение становится заметным фактором в государственном масштабе, начинается угроза безопасности страны. Наши подводные лодки, самолеты и ракеты при прочих равных условиях заведомо дороже зарубежных. А дороже они не сами по себе, но по той же причине, что и все остальное. Попытки сделать их дешевле, платя мизерные зарплаты, приводят только к уходу специалистов и к аварийно опасному качеству получаемой при такой "экономии" продукции. Все взаимосвязано. Собственно говоря, потому и развалился Советский Союз. Самоограничения в бытовой технике, одежде и еде было в нем более чем достаточно. Но завершилось оно (вполне закономерно) самоограничением в ракетах, территории и людях...

Так как атомная энергетика достаточно хорошо развита в Соединенных Штатах и в некоторых странах Европы, то догнать их, строя новые атомные электростанции, вряд ли удастся. О ветряках и солнечных батареях в национальном масштабе всерьез говорить тоже не приходится. Остается надежда на создание принципиально новых источников энергии. Между прочим, целый ряд сообщений за последние 10-15 лет убеждают, что такие разработки в России есть. Массовому их внедрению препятствует не столько пресловутый "недостаток средств" и технологическое отставание, сколько неверие отечественных предпринимателей в надежность и прибыльность такого бизнеса. К сожалению, в чем-то они правы. Дело в том, что массовое внедрение принципиально новых генераторов энергии объективно способно разрушить всю сложившуюся систему мировой экономики, а потому просто-таки обязано вызвать сильнейшее противодействие и внутри страны и в международном масштабе - вплоть до физического устранения непослушных. В конце концов, на карту поставлены финансовые потоки, в тысячи, в миллионы раз превышающие стоимость услуг киллеров по успокоению глав государств всей "большой восьмерки" вместе взятых, не исключая президентов США и России. Кеннеди в свое время нейтрализовали за гораздо меньшие грехи.

В этом смысле даже нынешние планы строительства во Франции первого международного (с участием России) опытного реактора на "холодном термояде" весьма уязвимы. Во-первых, смущают сроки. Не слишком ли они размыты? Во-вторых, география. Почему во Франции? Есть сведения, что, по крайней мере, теоретический вклад наших ученых наиболее существен. Да и технологически в этой конкретной области мы до сих пор, вроде бы, опережали остальных партнеров. Так почему не у нас? В третьих, не хочется быть мрачным пророком, но удастся ли на строящейся во Франции установке преодолеть экспериментальную фазу? А ежели удастся, то действительно ли все страны-участницы проекта получат полный, суверенный доступ к новым технологиям по производству сверхдешевой электроэнергии? Нас слишком часто обманывали, чтобы благодушно верить новым обещаниям.

К тому же "холодный термояд", хоть и очень дешевый и безопасный источник энергии, но требующий чрезвычайно больших начальных вложений и изрядно громоздкий. В загородный коттедж такой генератор не поставишь. Между тем, в отечественной печати появлялись сообщения об изобретениях, основанных на совершенно иных принципах (например, на все еще слабо разработанной резонансной физике или на особых электромагнитных эффектах, которыми занимался еще великий Тесла), о генераторах мобильных, дешевых и доступных практически каждому гражданину для покрытия личных нужд. Некоторые из этих изобретений сделаны, вроде бы, с учетом открытий гениального бельгийского физика, нобелевского лауреата 1977 г., с типично бельгийским именем Илья Романович Пригожин.

Отталкиваясь от того, что 2-й закон термодинамики (об энтропии) был сформулирован для закрытых и равновесных систем, а наша Вселенная, вряд ли может считаться таковой, Илья Пригожин заложил основы по сути дела новой термодинамики, так же отличающейся от классической, как геометрия Лобачевского от геометрии Евклида или физика Эйнштейна от классической механики Ньютона. Между прочим, проблемы, связанные со 2-м законом термодинамики, напрямую касаются и богословия, ибо самым бесспорным антиэнтропийным событием в мире было само возникновение нашей Вселенной - "Большой взрыв" физиков, трактуемый сейчас как чудовищная звуковая волна, обусловившая мироздание ("В начале было Слово:").

Возвращаясь же на грешную землю, заметим, что сообщения о так называемых "закрывающих" технологиях, то есть о технологиях, закрывающих, делающих ненужными целые отрасли производства в мировом масштабе, имеют тенденцию повторяться два-три раза, а затем исчезать вместе с именами их авторов, а возможно, и с ними самими. Даром, что известны они куда как меньше президента Кеннеди...

Но, во-первых, единожды сделанные открытия надолго "закрыть" пока еще никому не удавалось. Во-вторых, в их внедрении кровно заинтересована наша страна. В третьих, при, безусловно, очень значительном риске можно получить зато и огромную прибыль. В четвертых, именно Россия (наряду, быть может, с Китаем, Индией и Бразилией) совмещает параметры, необходимые для перерастания отдельных попыток создания новых источников энергии в необратимый процесс: высокая потребность в энергоресурсах, бедность населения, наличие достаточного количества высококвалифицированных рабочих, инженеров и научных работников и, наконец, значительная территория и относительная труднодоступность многих районов, что крайне желательно, чтобы дерзкие попытки налаживания массового производства революционно нового товара не были физически пресечены в зародыше. Можно надеяться, что учрежденная в Санкт-Петербурге несколько лет назад трудами Жореса Алферова крупнейшая международная премия за открытия в области энергетики (аналогичная нобелевской) окажется одним из первых шагов нашего государства именно в этом, важнейшем для страны направлении.

Можно ли научно-технические разработки признать составной частью такого философичного понятия, как национальная идея? Но ведь и ткацкий станок в Англии, и конвейер Форда в США вместе с целым комплексом сопутствующих открытий именно такую роль в своих странах и сыграли! Совокупность этих задач и их важность вполне достойны того, чтобы считаться одной из важнейших составных частей национальной идеи на ближайшие десятилетия. Особенно, если учесть, что, революционизируя систему мировых отношений, их решение выходит далеко за рамки чистой прагматики и имеет ярко выраженный мировоззренческий и историософский смысл.

Проще всего возражать, навешивая ярлыки. Скажем, приделать к сформулированному выше комплексу идей "лейблу" евразийства. Но буквальное следование рецептам нескольких белоэмигрантов, отдавших идейное первородство за чечевичную похлебку государственности, сегодня, очевидно, не актуально. Среди же нынешних евразийцев или тех, кого, пусть с оговорками, позволительно так назвать, можно найти отнюдь не только Дугина, но и людей самых разных политических симпатий - от совсем недавно скончавшегося Льва Гумилева до китаиста, автора фантастических романов и человека явно имперской настроенности Вячеслава Рыбакова. Не будем забывать, что сам термин (как и в случае со многими другими) вполне безобиден. Он указывает только на очевидный географический факт. Входящая в моду "Евросибирь" тоже недостаточно точна: ведь Закавказье, Казахстан и Средняя Азия - не Сибирь, не так ли? Кроме того, термин "Евразия" подразумевает некоторое отличие цивилизационных навыков русских и целого ряда других "евразийских" народов как от классического Запада, так и от классического Востока. И с этим последним положением спорить тоже довольно сложно. Если кто не доверяет отечественной традиции - от Чаадаева до Константина Леонтьева, от Достоевского и Владимира Соловьева до Трубецкого и многих, многих других, - то пусть почитает Шпенглера, Тойнби, Хантингтона: Да хоть бы даже Збигнева Бжезинского с его рассуждениями о мировой угрозе, исходящей от тех, кто контролирует территорию бывшего СССР! Россию можно любить или ненавидеть, можно даже быть по отношению к ней совершенно равнодушным. Нельзя только втиснуть ее в прокрустово ложе наперед заданных схем, даже если очень хочется быть "в чем-то норвежском" или "в чем-то испанском".

Между прочим, осознание пространственного фактора как важнейшей составной части национальной идеи тоже приводит к любопытным практическим выводам. Нынешняя ориентация России на торговлю сырьем, как понятно всем, малоперспективна: даже самые масштабные его запасы рано или поздно кончатся, причем при нашей хищнической эксплуатации скорее рано, чем поздно. Прокламируемые надежды на наукоемкие технологии (традиционные, а не принципиально новые, как только что указанные), интеллектуальные ресурсы и дешевую, но высококвалифицированную рабочую силу, к сожалению, тоже не слишком надежны. Дешевый труд очень быстро перестает быть квалифицированным, интеллектуалы эмигрируют, а рождаемость вместе с численностью населения сокращается. Но у нас есть один действительно неисчерпаемый ресурс: географическое положение и протяженность территории. В принципе, Россия просто обречена стать мостом между Европой и Азией (в частности, Юго-Восточной), но пока успешно сопротивляется таким чрезвычайно выгодным для себя возможностям развития. Остается надеяться, что к лидирующим позициям во всех видах связи и транспорта нас принудят общемировые интересы против нашей собственной воли - как бы до сих пор нас ни губили "дураки и дороги". Иначе... Футболисты знают, что если вы сами не забиваете гол, забьют вам. Если мы не научимся использовать собственную территорию, очень скоро найдутся другие желающие это делать. В мирных же условиях наша задача не синтезировать Восток с Западом, а связывать их между собой, быть посредниками. Скорее всего, используя какие-то принципиально новые средства связи и, особенно, транспорта.

Тысячекилометровые пространства, особенно в Старом Свете, с неизбежностью влекут за собой и полиэтничность государства, многоукладность его культуры. Как можно "синтезировать" духовный мир народов Севера и Кавказа, финнов и маньчжур? На основе традиций главенствующей нации, то есть русских? Но такому процессу есть другое название - ассимиляция. Это явление общемировое, но за многие тысячи лет существования человечества оно так же далеко от завершения, как и во времена строительства Вавилонской башни. И понятно почему. Всемирная ассимиляция означала бы духовную смерть человечества. Как в биологии унификация генотипа приводит к вырождению, так и в жизни духа необходимо разнообразие системообразующих элементов для сохранения способности к развитию. Взаимопроникновение и взаимодополнение культур, с другой стороны, тоже необходимо - хотя бы для осознания общечеловеческого контекста отдельных национальных историй. Но обогащение одной культуры наиболее ценными, жизнестойкими достижениями других культур без потери собственного лица как раз и есть эклектика (по определению), а отнюдь не синтез.

Возьмем простейший пример из области материальной культуры. Нас убеждают, будто "новое поколение выбирает пепси". Но множество людей (в том числе и автор этих строк) предпочитает в буквальном смысле слова "квасной патриотизм". С другой стороны, ряд народов России как пили, так и будут в обозримом будущем пить кумыс. В принципе, синтез кваса, кумыса и пепси-колы как напитка, соединяющего основные качества исходных на органически новой основе, наверно, возможен. Но, скорее всего, станет несусветной гадостью. Не лучше ли, как прежде, от туберкулеза лечиться кумысом, в окрошку наливать квас, а на пляже пить национальный аналог пепси-колы "Байкал" (кстати, едва ли не по всем параметрам превосходящий западный образец)?

Любопытно, что историческая Россия была одной из немногих стран, где ассимиляционные процессы никогда не форсировались. Народы, имевшие свои письменность, фольклор, религию, хозяйственный уклад, обычное право (за исключением явно варварских норм) и аристократию, их сохраняли. Недаром, когда Элиас Лённрот во второй половине XIX века записывал руны "Калевалы", он с удивлением обнаружил, что подавляющее большинство их (свыше 2/3) сохранилось лишь в Русской Карелии и в Ингерманландии: в "коренной" Финляндии за несколько столетий вполне политически либерального шведского владычества они оказались позабыты. Этот пример чрезвычайно характерен для судеб малых народов в мировых империях с одной стороны и в государствах, мыслящих себя в основном моноэтническими, - с другой.

Имперский принцип не этнократичен, ибо во главу угла ставит некие метафизические цели, а в земном измерении - интересы государства и всего его населения, а не той или иной нации. Так было в империи Александра Македонского и в эллинистических государствах, так было в Древнем Риме, в последний период существования Австро-Венгрии, когда она осознала себя континентальной полицентрической Империей, а не средневековым немецким княжеством (на ее беду - слишком поздно), так было в Российской Империи и так обстоит дело в сегодняшних США. Сложнее с такими странами, как Великобритания, Франция или Испания. Они выросли из моноэтнических образований, и у себя в метрополии, в Европе до самого последнего времени по инерции проводили жесткую ассимиляторскую политику против ирландцев, бретонцев, басков и других - вплоть до физического уничтожения каждого, кто посмел бы пользоваться местным языком (во Франции последний расстрел за употребление в быту, например, вандейского - кельтского - языка зафиксирован в посленаполеоновскую эпоху, в Испании за баскский язык - во времена Франко, в середине XX века). Не лучше долгое время обстояло дело и в Великобритании с ирландским. Для России, даже сталинской, вещь абсолютно невозможная, просто не укладывающаяся в сознании). Но в общемировом масштабе те же государства вели себя не узко националистично, а достаточно по-имперски, способствуя сохранению и умножению культурных особенностей колониальных народов. Недаром один из самых оригинальных мыслителей XX века, основатель африканского националистического движения "негритюд", покойный президент Сенегала Леопольд Сенгор писал, что африканские страны должны не стыдиться, а гордиться своим колониальным прошлым, ибо приобщенность к культурам Англии и Франции для них такая же честь, как для самих европейцев когда-то в прошлом была принадлежность к Римской Империи. Напомню: в форме именно колониальной зависимости. Сегодняшние попытки создания на базе Евросоюза по сути дела единого наднационального государства с единым парламентом (а теперь уже планируется избирать и его президента) означают рождение своего рода Европейской Империи. Настоящая империя - лучший гарант равноправия и расцвета малых народов, входящих в ее состав.

Заметим, кстати, и наоборот: право наций на самоопределение на практике означает предоставление "титульной" нации права на геноцид всех, кто имеет несчастье оказаться на "ее" территории национальным меньшинством. Как только государство (или хотя бы достаточно самостоятельная автономия) создается по этническому признаку, так почти с полной неизбежностью представителям даже крупных наций начинает угрожать, как минимум, культурная дискриминация. Это, и даже худшее, грозит англичанам-протестантам в Северной Ирландии, курдам в Турции, сербам в Косово и: русским в прибалтийских республиках или в Чечне (между прочим, в равнинных ее районах русские являются коренным населением, ибо до их прихода эти территории были безлюдны, представляя собой непроходимые заросли, расчищенные и освоенные не вайнахами, гнездившимися в горах, а именно русскими).

При всем при том, как бы к нам сегодня ни относились площадные крикуны и парламентские демагоги в республиках "эсенговщины", в Прибалтике и в Чечне, в будущем (если у них вообще возможно самостоятельное будущее) они обречены вспоминать существование в составе России как "золотой век" собственной истории. Не забудем, что даже литовцы в своем большинстве первоначально крещены были в православие, а небезызвестный Шамиль под конец жизни называл Кавказскую войну своей величайшей ошибкой, совершенной только из-за того, что он не знал России.

Уход России из Чечни для русских малозначим, но как раз для самих чеченцев по причинам, обусловленным экономической географией, он означал бы геноцид во много раз более страшный, чем любые "зачистки": счет пошел бы не на тысячи, а на десятки и сотни тысяч жизней. Изолированная со всех сторон Чечня (граница с Грузией несколько месяцев в году с трудом проходима даже для боевиков, в остальное время - вообще закрыта), без промышленности и сельского хозяйства, с одной лишь нефтью, уже кончающейся после полутора столетий ее добычи, с нефтепроводами, проложенными по российской территории (и только по ней они и могут проходить - смотрите карту), за эксплуатацию которых пришлось бы платить нам же немалую мзду, просто обречена строить свою экономику на наркоторговле и похищениях людей (как оно и было веками). Но при официальной ее независимости такие попытки вызовут не вялые зачистки, как сейчас, а полное перекрытие границ и - в случае их нарушения - полное физическое уничтожение агрессора. Альтернатива одна - приспособиться к существованию внутри России. К великому сожалению, и, в первую очередь, к сожалению для нас, а не для чеченцев! Между прочим, чеченские бизнесмены прекрасно это понимают - потому и не поддерживают идею независимости (другое дело - широкая автономия с правами оффшорной зоны...).

В конце концов, дело не в том, где проходят формальные границы. Какие бы глупости сами мы сегодня не совершали, в XXI веке все эти народы все равно будут теснейшим образом связаны с Россией экономически, да и культурно. И многие их политики, а особенно - деловые люди это прекрасно понимают уже сейчас. Те из них, кому повезет, в какой-то форме сумеют объединиться с нами опять, как сегодня это делает Белоруссия (дело ведь не в Лукашенке: президенты приходят и уходят, а народы остаются). Другие будут необычайно независимы - как какая-нибудь Панама от США... Но именно нам придется нести ответственность за их судьбу: у Европы и Америки хватит своих собственных забот.

Нетрудно догадаться, что тут мне мгновенно возразят: никто вас никуда не зовет, и бывшие республики СССР как-нибудь проживут сами по себе. Вон, мол, Ельцин - сунулся однажды со своими гарантиями к прибалтам, и получил от ворот поворот. Но не все так просто. Человек, потерявший представление о нуждах собственной страны, естественно, не способен был делать предложения соседям тактично и своевременно. Строго говоря, даже права не имел их делать, ибо утратил способность выражать интересы своего народа, а, стало быть, и выступать от его имени. Но это совсем не значит, что суть этих предложений так уж бессмысленна. Экономика этих стран, как их правительства ни пытаются с этим бороться, завязана в значительной мере на нас. В Латвии, например, свыше 90 % банковского капитала принадлежит этническим русским и тем, кого приходится называть раздражающим многих термином "русскоязычные". По мере того, как Западу начнет надоедать оказывать этим государственным образованиям постоянную помощь, их зависимость от России будет расти. Дело совсем не в том, просит нас кто-нибудь о сотрудничестве или нет. И не в том, предлагаем ли мы его кому-то. Дело в том, что ежели ни сырья, ни технологий у них нет, а рынки сбыта их традиционной мясо-молочной, рыбной и прочей аграрной продукции давно поделены во много раз более мощными государствами, то против их - и даже против нашей! - воли им рано или поздно придется попасть в экономическую, а значит, политическую и культурную зависимость от России. Это одна из причин, почему наша национальная идея никак не может замыкаться в пространстве официальных границ.

Но и в пределах "главенствующей нации", по крайней мере, в России эклектика как одна из форм существования имперской идеи продуктивнее умозрительного синтеза. Петербуржцы любят подтрунивать над архитектурной пестротой Москвы. Но откровенная, кричащая эклектика ее зодчества принципиально не так уж и отличается от скрытого и скрытного эклектизма северной столицы. Поскребите очень многие, внешне вполне европейские петербургские дома - и вы увидите даже не татарина, а натурального мавра или левантийского еврея сперва в деталировке фасадов, а если удастся заглянуть внутрь, - в восточном буйстве интерьеров. Зайдите как-нибудь в "дом Мурузи" на углу Литейного и Пантелеймоновской, где когда-то жили Мережковский и Гиппиус. Какой уж тут "синтез", "отрицание отрицания" и прочее псевдогегелевское словоблудие!.. Мы не "мыслящий тростник". Мы нация высокоталантливых разумных галок: тащим все самое блестящее со всего света - чай из Китая, гекзаметр у древних греков, шашлык с Кавказа, барокко из Италии и атомную бомбу из Америки, прихватывая попутно и без разбору всякую рухлядь вроде марксизма, буддизма, монетаризма, "Золота Трои" и трофейных кинолент.

Полюбуйтесь на нашу поэзию! Где, в какой национальной поэтике вы найдете отголоски и самоуверенные переделки чуть ли не всех поэтических техник мира - от польских виршей до японских хокку, от германского акцентного стиха до французского верлибра!? И это притом, что вполне в духе нашей ухарской хваткости действительного значения этого последнего термина обычно не ведают даже довольно образованные и талантливые поэты, эти самые верлибры пишущие. Девять из десяти литераторов скажут вам, будто верлибр - это "белый стих", стихи без рифмы, не подозревая, что один из основных создателей жанра, Верхарн, писал почти исключительно в рифму, и забывая, что по такому признаку пушкинского "Бориса Годунова" пришлось бы записать в верлибровую классику. Подобные явления разбросаны по всей нашей культуре, истории, национальной психологии. Причем если Петербург еще действительно пытается что-то синтезировать (как известно, даже день с ночью), то Москва и остальная Россия над этими потугами откровенно потешаются и кажут фигу.

И дело тут не в противопоставлении славянофильства западничеству - в сегодняшней Москве ничего славянофильского не осталось, она скорее символ американизации России в противоположность все еще ориентированному на Европу Петербургу. Дело в принципиальной, постоянно подчеркиваемой дробности национального сознания, в той "всемирной отзывчивости", которая ведь не в том, чтобы каким-то безумным кутюрье скроить нечто, объединяющее кимоно, черкеску и пиджак, а чтобы, словно в модном магазине, купить все готовое, оригинальное и самого лучшего качества.

Плохо это или хорошо? В том и загвоздка, чтобы набраться смелости, да так и сказать: да, мы воры, галки и завзятые эклектики, чем гордимся и от чего не отступимся. Дайте только срок, и мы стащим все, от чего есть хоть какой прок. Единственное, чего мы не тронем, - это пуританские добродетели с протестантской этикой. И не то чтобы мы не понимали их ценности - мы бы и рады присвоить их вместе со всем остальным скарбом! - но не получается, не приживаются они в нашей разбойной душе. И не приживутся никогда. А кто пытается из нас и этих лютерских услад что-то там синтезировать, так забыл, видно, в какой стране живет. "В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань...". Да, чуть не забыл. Политкорректность - туда же. Ее ведь немец вместе с обезьяной придумал. Ну, американец - какая разница?

Кстати, насчет протестантской этики - особая песня. Ее квинтэссенция (почитайте хотя бы классический труд Артура Риха и кучу другой макулатуры) - в представлении о труде как о молитве и в идее предопределенности. Оба понятия присутствуют и в классическом христианстве (православии и католицизме), но уравновешиваются в нем совсем иными представлениями. Основной же смысл протестантской деловой этики сводится к тому, что раз человек хорошо работает, значит, он угоден Господу, а коли так, то Господь Бог воздаст ему сторицей. Поэтому любой милльонщик почти что свят. Даже ежели он всем известный наркоторговец и убивец, это еще ничего не значит, ибо чужая душа потемки, и мы не знаем: вдруг, в действительности, не такой уж он и грешник или, скажем, за три минуты до смерти искренне покается, аки разбойник на кресте? Богу, по протестантской мыслишке, известно об этом заранее, и Он такого по всем человеческим понятиям преступника, но на самом-то деле праведника как бы авансирует (преимущественно в долларах или в евро), причем здесь, на грешной земле. Идеология эта и впрямь чрезвычайно способствует удачному развитию бизнеса, что мы и наблюдаем в англосаксонских и прочих протестантских странах, но с христианством не имеет ничего общего. Иисус Христос ведь был распят как раз за то, что не пожелал "вполне конкретно", "в натуре" становиться царем в земной жизни...

С другой стороны, не стоит впадать в крайности и говоря о протестантах. Многие из их "церквей" по ряду параметров больше похожи на иудаистские секты, признающие святость, но часто даже не богочеловечность Иисуса Христа. Недаром они любят давать детям ветхозаветные имена, не признают всех или многих таинств (за исключением крещения), а один из "отцов американской демократии", Томас Джефферсон, предвосхищая Льва Толстого, сделал свой перевод Евангелия, исключив из него все места (вроде хождения по водам, превращения воды в вино и т.п.), показавшиеся ему несовместимыми с позитивистскими прописями. Но каковы бы ни были их отношения с христианским миром, во главу угла протестанты, по крайней мере, в теории, все же ставят религиозное служение, а не деньги как таковые. Деньги для них - лишь внешнее выражение и доказательство религиозности. У нас же "американскую мечту" воспринимают чисто атеистически - как погоню за миллионом.

Наряду с протестантской существует ярко выраженная мусульманская деловая этика, причем в двух основных ипостасях. В богатых нефтью странах торжествуют классические исламские ценности: запрет ссудного процента (эту норму, конечно, всегда умели обходить иными способами) и обязательная десятина в пользу общины, означающая на практике, что Саудовская королевская семья, властители нефтяных княжеств Персидского залива и, скажем, султан Брунея отчисляют 10 % своих немалых доходов в пользу подданных, что не исключает дополнительно отдельной благотворительности по отношению к тем или иным религиозным, культурным и государственным институтам. Этот вариант исламской деловой этики обеспечивает строительство лучших в мире дорог, оснащенных современнейшим оборудованием университетов, создание и развитие тех отраслей экономики, за счет которых будут жить соответствующие народы, когда исчерпаются запасы нефти.

В другом варианте страны, лишенные сверхдоходов от нефтедолларов (Афганистан, Пакистан и др.), трактуют понятия газзавата и джихада не в духовном, а в чисто физическом смысле - как войну с "неверными", при которой все средства хороши, в том числе и массовое одурманивание их (нас) наркотиками.

Свои варианты деловой этики можно найти и у католиков, и у буддистов, и у конфуцианцев, и у иудаистов. Во всех случаях эти варианты религиозно обусловлены и сильнейшим образом влияют на судьбы народов, на их поведение и их позиции в мировой экономике. Разумеется, была и православная деловая этика. И приводила она далеко не к худшим результатам. Демидовы и Строгановы, Морозовы и Третьяковы за два века от Петра Великого и до катастрофы 1917 г. вывели Россию на четвертое-пятое место в мире по всем основным экономическим показателям, а по темпам развития мы опережали всех - в том числе Северо-Американские Соединенные Штаты, как их тогда называли. Этого заведомо не могло случиться, если бы традиции и обычаи наших деловых кругов в чем-то уступали пресловутой "протестантской этике". Реконструкция и разработка православной деловой этики тема не статьи или, тем более, эссе, а монументального научного исследования и даже целой серии таковых, но одно можно сказать уже сейчас: особенности нашей этической системы тоже в известной мере эклектичны. Эта система видит в труде разновидность молитвы, как протестантство, призывает к фиксированным отчислениям в пользу Церкви и широкой благотворительности, как ислам, не чужда созерцательности и аскетизма, как католичество.

Но мы несколько отвлеклись. Означает ли сказанное до сих пор, что у России нет ничего своего, а все только заемное? - Вовсе нет. В каком-то смысле даже наоборот. И в поэзии, и в архитектуре, и в политике у нас всегда были не только инородческие, но и свои собственные, глубоко оригинальные достижения (к примеру, самобытная поэтическая ткань "Слова о полку Игореве" - кого бы ни считать его автором, деревянное зодчество или земство). Но они всегда оставались сами по себе, взаимодействуя, конечно, с пришлыми элементами, но не сливаясь с ними и даже их не отрицая. Ведь, чтоб украсть не зазря, надо иметь толково сшитые собственные карманы и уметь разбираться в чужом добре. Именно благодаря этому и свое, и заимствованное только ярче проявлялись на фоне друг друга и бывали способны достичь своих вершинных форм (естественно, не без национальной специфики). Такими по-своему вершинными формами могли оказаться собор в Кижах и творчество Растрелли, русский авангард начала XX века и... марксизм.

Этот последний проник из Европы в общество, где одновременно сосуществовали самые крайние для своего времени представления о либерализме с самыми крайними (опять-таки, в тогдашнем понимании) традициями политического консерватизма. Причем обе тенденции странным образом уживались в обществе, в правительственных кругах и даже в отдельных личностях - без всякого синтеза, а именно по эклектическому принципу! Ведь вопреки позднейшей мифологизации поразительно передовые политические идеи рождались не столько в среде прекраснодушно злобствующей интеллигенции, но едва ли не чаще - в умах царей и их министров. Чтобы не поминать всуе хрестоматийных в этом смысле Александра II и Столыпина, напомним лишь, что считающийся записным консерватором Александр III отменил подушную подать, снизил выкупные платежи и был принципиальным сторонником мирного сосуществования, а его несчастный сын, столь презираемый тогдашней либеральной интеллигенцией Николай II предложил на Гаагской конференции 1899 г. идею взаимного разоружения европейских государств, опередившую свое время, судя по всему, лет на полтораста (двести? триста?) с гаком. Оплотом же крайнего консерватизма были вовсе не правительственные идеологи, а, называя вещи своими именами, как раз левые разночинные мечтатели с топорами и пристрастиями к общине, косовороткам, длинновласию и проч. Неудивительно, что в стране, где происходило столь жесткое и диковинное соревнование идей, где все идеологии норовили проявить свои крайние качества, учение немецкоязычного экономиста-альфонса, настоящим знатоком оказавшегося лишь по части рейнских вин и их продажи во Франции (так, кажется, звучала тема его диссертации?) тоже достигло своих "вершинных форм", выявив те свои следствия, что оставались скрытыми в респектабельной Европе. Зато и реакция на коммунизм, изживание его достигают у нас пророческой силы, малопонятной западному сознанию.

Но актуальна ли борьба с ним сегодня? Во-первых, установление тоталитарного коммунистического владычества и его преодоление это и есть одна из основных именно российских особенностей. Это прошлое по преимуществу наше, характерное именно для нас и почти только для нас. Как же можно делать вид, будто оно исчезло и ничего от него не осталось? Да хотя бы гимн. Государственная символика, знаете ли... Во-вторых, под властью коммунистической идеологии пока еще живет крупнейшая страна мира, а вместе с Северной Кореей, Вьетнамом и некоторыми другими близкородственными режимами - свыше четверти населения земного шара. Это что? Не стоящий внимания пустяк? Нас не касается? Ой ли...

Анекдотично и отвратительно выглядят поэтому попытки синтезировать коммунизм и демократию, объявляя какие-то райские эпохи взаимного примирения и всепрощения. Мы прошли этот урок и навсегда его запомнили. Ради Бога, не надо встраивать коммунистическую партию в демократическую республику! Я уж не говорю об Империи: Это совершенно разные вещи. Зюганов в парламенте смотрится так же дико, как и в церкви. Давайте будем знать, что у нас "всякой твари по паре", и раздадим "всем сестрам по серьгам". Но не будем смешить мир, пытаясь создать невиданный строй, объединяющий ценности "белых" и "красных". Он не получится розовым. Он выйдет серым, никаким и грязным. Национальное примирение - замечательная и очень полезная вещь. Но оно возможно только после того, как уголовные преступники и вдохновители геноцида купно со своими правопреемниками (а именно о своем правопреемстве от КПСС-ВКП(б) объявляют почти все нынешние наши коммунистические шайки) будут примерно наказаны. Тогда и только тогда можно примиряться с кабинетными мечтателями и оболваненными пропагандой рядовыми членами этих преступных сообществ. Именно глубоко патриотичный антикоммунизм, осознанный как национальная форма демократии, станет, надо полагать, рано или поздно той "русской идеей", поисками которой вдруг озаботились власти. Потому что именно такой антикоммунизм придает смысл самому существованию России во всемирно историческом контексте.

Да, мы в свое время заслонили собой Европу от нашествия азиатских орд. Это истинная правда, и негоже нам стесняться об этом помнить и даже порой напоминать. Но было это уж очень давно... В XX веке мы точно так же заслонили Европу от коммунизма. Совпадают даже детали: полчища татаро-монголов, как известно, прорвались-таки по Балканам до Адриатики, но именно эти же страны в недавнем прошлом подверглись и сравнительно недолгому порабощению марксистско-ленинскими бандами. Дальше они пройти уже не смогли - как и средневековые степняки. Совсем не обязательно такое совпадение случайно.

И вот тут мы сталкиваемся еще с одной специфической нашей тенденцией: тягой к мессианству. Мессианских народов в истории было достаточно много, но истинный мессианизм выражался не в благословении царить среди других земных народов, как обычно думают, но в стремлении довести до крайней степени напряжения какую-либо идею или систему идей и продемонстрировать миру назидание: катастрофичность отпадения от нее или порочность самой идеи.

В чем мессианство еврейского народа? В даровании миру идеи единобожия, духовного и бытийного Абсолюта. Но прочитайте Библию - весь Ветхий Завет только о том и повествует, как отпадал древний Израиль от своего договора с Богом, поклонялся Золотому Тельцу и всяческим мерзостям, за что и был "народ жестоковыйный" (выражение библейское) нещадно караем грозным Яхве. Здесь не место рассуждать о сравнительных достоинствах конфессий, но два с половиной тысячелетия искупал "избранный народ" грех неисполнения собственных задач - и даровал-таки людям несколько мировых религий, перевернувших землю, а себе - зыбкое успокоение на "земле обетованной".

Кстати, с точки зрения христианства в новозаветное время "избранным народом", с которым Господь Бог заключил Свой Завет, следует считать христиан, так как мы и есть "новый Израиль". Ссылка на то, что Завет имел в виду только плотское потомство Авраама, несостоятельна, ибо сказано: "и не думайте говорить о себе: "Отец у нас Авраам"; ибо говорю Вам, что Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму" (Лк. 3, 8). Это тем более очевидно, что современные евреи с древними имеют лишь созвучие имен. Евреи времен Иисуса Христа в Палестине были полностью перебиты римлянами в ходе Иудейских войн, а в рассеянии их остатки ассимилировались местными народами или перешли в христианство. Сегодняшние евреи генетически на 90 % происходят от хазар и еще на несколько процентов от берберов и... арабов, обращенных в иудаизм в доисламское время. "Родина предков" у них - часть Астраханской области и степной Дагестан. Крови потомков Авраама у них практически нет. Развитая религия, религия общечеловеческого значения вообще не может включать в себя признаки какой бы то ни было этнической исключительности или привилегированности. Это противоречило бы не только знаменитой максиме апостола Павла ("Несть ни эллина, ни иудея"), но и вполне светским современным представлениям о равноправии наций.

Князь Евгений Трубецкой предлагал различать мессианство и миссионерство: ведь Мессия единичен, а стало быть, по его мнению, и мессианский народ может быть лишь один. Оно бы так, но, во-первых, Сам Иисус Христос именно пострадал, а не воцарился, а, во-вторых, согласно Его проповеди все христиане - новый Израиль, а потому все христианские народы - мессианские. Или, выражаясь более точно, своего рода этнографические группы одного гигантского мессианского сверхнарода.

В чем мессианство немецкого народа? Не в преодолении ли общемировой заразы нацизма? Как ни странно, свирепая этнократия в истории далеко не так широко распространена, как всякие сомнительные культы. С некоторыми натяжками можно припомнить Ассирию, Карфаген, изоляционистские эпизоды истории Китая и Японии, Оттоманскую империю... Но во всех этих случаях дело было не столько в национальном, сколько в религиозном и идеологическом притеснении. Не могло быть и речи об угнетении, скажем, турками какой бы то ни было этнической группы, если она приняла суннитский ислам. Но сегодня та же Турция следом за армянской и греческой планомерно "решает" и курдскую проблему практически без оглядки на их религиозную или даже политическую принадлежность. Это курды неосторожно бросились в объятия весьма сомнительного марксизма в ответ на запрет им быть самими собой. Беспримесный нацизм - особенность нового времени (извращение здорового национализма романтиков, доведенное до абсурда всякой разночинной сволочью) и режимов, пытающихся таким способом преодолеть "комплекс национальной неполноценности". И Германии выпала сомнительная честь явить его миру в химически чистом виде. Впрочем, шла она к этому, онемечивая славян, несколько столетий и расплатилась ужасами двух мировых войн, оккупацией и разделом страны. Но изживание нацизма оказалось бескомпромиссным и по-немецки основательным. Что ж! Зато и нынешние результаты налицо... Сильные же и уверенные в себе нации - как и люди - не нуждаются в ущемлении чьих бы то ни было прав.

Наше мессианство - в преодолении искуса коммунизма. Эта отрава тоже известна человечеству давным-давно (по меньшей мере, со времен Платона). Она тоже угрожает всем народам земного шара. Мы первые, но далеко не единственные, испытавшие ее. И вопреки распространенному заблуждению далеко не все страны и народы, заразившиеся коммунизмом, восприняли его по нашему принуждению. А потому победа над ним - задача и честь мирового масштаба. Вспоминается древнеиндийский миф о Шиве, которому пришлось выпить квинтэссенцию вселенского яда, чтобы уберечь от него мир. Такова была страшная мощь этого яда, что даже у могущественного бога посинело от него горло, почему и получил Шива почетное прозвище "синегорлый". От отравы, которую выпила Россия, краснеют. И не только в переносном, но и в буквальном смысле, ибо это цвет крови. У нас тоже есть соответствующие прозвища, только ничего почетного в них не слышно. Дай Бог, чтобы "краснорожих" и "краснозадых" нас когда-нибудь стали называть "омывшимися и очистившимися кровью"...

Порой при попытках полностью и бескомпромиссно преодолеть наш семидесятипятилетний морок приходится слышать упреки в "зоологическом антикоммунизме". Что ж! Остается лишь порекомендовать критикам эксперимент, который, в полном соответствии с марксистской доктриной, был бы лучшим критерием истины: пусть попытаются лишить собаку частной собственности на косточку или медведя - на берлогу. Тогда они узнают, существует ли в буквальном смысле "зоологический антикоммунизм", антикоммунизм в животном мире, и каков он из себя... На более сдержанные возражения можно дать и более сдержанные ответы.

Может ли идея быть "национальной", если она объединяет лишь часть нации? Может и должна. Выдвигающие этот аргумент сами признают, что коммунизм - хорош ли он или плох - идеологически сплачивал страну три четверти века. Убежденные антикоммунисты не отрицают этого факта (при всех уточнениях и объяснениях), так же как и "верные ленинцы". Но ведь из этого следует, что 75 лет государство сплачивала идеология, с которой полстраны сперва воевало с оружием в руках на фронтах, потом - с кайлом в руках по лагерям и, наконец, анекдотами и самиздатом буквально в каждом доме. Откуда же минимум двум третям, если не трем четвертям, населения быть сегодня явными противниками коммунистических догм, если бы скрытыми их врагами они не были уже 10, 20 или 30 лет тому назад, порой сами не осознавая этого? И почему ж идея, разделявшаяся едва ли половиной народа, в брежневские времена могла играть роль государственной, а сейчас идея противоположная, но созвучная, судя по итогам многочисленных голосований, большинству, - не может? Не потому ли, что в нее "не вписываются" те, кто по долгу службы и по их собственным заявлениям оказался бы обязан проводить ее в жизнь?

"Это наша история. Историю изменить нельзя и нельзя вычеркнуть из нее целый период!" - патетически восклицают другие. А зачем что-то вычеркивать? Разве немцы вычеркнули гитлеризм из своей истории? Они вычеркнули его из своего сознания. Там нет ни памятников Гитлеру, ни улиц имени Геббельса, ни какой бы то ни было символики Третьего рейха иначе как при глубокой конспирации. Но из истории никто нацизм не вычеркивает, а наоборот: детей учат в школах понимать преступность того режима и невозможность допустить какой-либо его рецидив. Так и нам было бы необходимо судить КПСС не "политическим судом" (она ведь и сама называла себя "партией нового типа", то есть не политической, а мафиозной по своей сути и структуре организацией), но обычным уголовным: за измену родине, убийства десятков миллионов людей, грабежи - то есть как примитивную уголовную банду. И не выращивать очередную синтетическую химеру участия организованных преступных группировок в политической жизни демократической страны, а раз навсегда запретить функционирование любых человеконенавистнических организаций - от нацистских до коммунистических - вместе с их флагами и эмблемами. Ведь все сравнительно многочисленные "партии", объявившие себя правопреемницами КПСС, тем самым приняли на себя чисто уголовную ответственность за ее бандитские деяния. Зюганов, Анпилов и иже с ними - соучастники (а, следовательно - "подельники") Ленина, Дзержинского, Сталина и других красных паханов...

Впрочем, в этом, как, конечно, и во всем остальном, необходимо соблюдать меру и здравый смысл. Не забудем, что судить человека можно только за реально совершенные им правонарушения, а не за намерения и, тем более, не за убеждения. Миллионы нынешних и десятки миллионов недавних коммунистов ни в каких особых грехах, в общем-то, не замечены. Ну, платили люди членские взносы в бандитскую организацию - так ведь поди разбери: сознательно ли они поддерживали материально убийц и грабителей или те выманивали у них последние деньги обманом, вымогали под угрозой запрета на профессии, а то и более серьезных репрессий? Во Франции после Второй мировой войны было решено закрыть глаза на прегрешения коллаборационистов по той простой причине, что иначе пришлось бы привлечь к ответу чуть ли не треть населения. Надо полагать, что у нас положение не лучше. Рядовые члены компартии и подавляющее большинство функционеров среднего звена заслуживают, вероятно, безоговорочного снисхождения по давнему присловью: бес попутал. В буквальном, кстати, смысле: попутал некий бес по имени Маркс, Ленин, Сталин или кто-то еще - на выбор. И даже нынешние главари персонально могут быть привлечены к ответственности только, ежели удастся доказать их личную причастность к расхищению народных средств, к арестам политзаключенных, к развязыванию войн и так называемых революций. В ряде случаев такую причастность доказать, кажется, не трудно. Но все же далеко не всегда, даже когда дело касается самых верхов коммунистической номенклатуры. Подход, конечно, все равно должен быть индивидуальным. Вот, к примеру, высокопоставленный Твардовский (член ЦК!) в силу своих личных качеств и конкретной деятельности выглядел оплотом порядочности в самом сердце глубоко безнравственной системы. Однако все эти оговорки отнюдь не отменяют того очевидного соображения, что не только покойница КПСС, но и ее ныне здравствующие наследницы в качестве организаций должны быть судимы никаким не политическим (как это лицемерно было сделано при Ельцине), а самым обычным уголовным судом.

Политический суд был бы судом за убеждения, чего допустить, конечно же, нельзя. Но "судите их по делам их". Хотя бы потому, что "слова их" очень во многом созвучны и христианским идеалам. Принципиальная разница, конечно, есть. Она прежде всего в том, что христианство знает: идеальное общество, Царство Божие в нашей земной жизни недостижимо, а в будущем веке мы его чаем лишь в силу благодати Божией. Коммунизм же стремится к построению всеобщего абсолютного счастья без Бога, одними человеческими средствами. С непреложной логической неизбежностью для этого приходится переносить на человечество вообще и на коммунистических главарей в первую голову Божественные прерогативы: всеведение (обычно обеспечиваемое техническими средствами и всеобщим стукачеством), всемогущество, выражающееся в неприкрытом насилии (об этом прямо сказано у Ленина), право суда над совестью, способность к переустройству природы и другие, что нельзя расценивать иначе как святотатство. Социалистический же идеализм, совмещенный с твердой христианской убежденностью, называться коммунизмом не может. Для этого круга идей существует особое название - христианский социализм. Большевики таких социалистов считали своими первейшими врагами, расстреливали и сажали в лагеря.

Но может ли отрицание чего-либо быть позитивной идеей? Не выглядит ли антикоммунизм каким-то новым изданием нигилизма, совершенно неуместным в стране, где катастрофически не хватает положительных эмоций и ценностей? Для ответа на этот вопрос необходимо вспомнить, что сам коммунизм, прежде всего, является типичной антисистемой, враждебной не только живой природе, но и вообще мирозданию (попробуйте "уравнять" электроны с позитронами - получите аннигиляцию, уничтожение вещества). Наш случай - типичный пример "отрицания отрицания", под которым подписался бы не только Гегель, но и древние мудрецы, разработавшие обычную арифметику: "минус на минус дает плюс". Изживание коммунистических предрассудков означало бы духовное лидерство в возврате не только России, но всего человечества к общемировым законам жизни и созидания.

Это действительно почетная миссия, но самому нашему народу на первых порах она принесла бы не благополучие, а тяжелые испытания. Однако они в любом случае неизбежны. Более того, перейти к фазе подъема можно лишь после вынесения самого сурового диагноза и прохождения полного курса лечения. Страшные напряжения и опасности, ожидающие нас сегодня, представляются с этой точки зрения последним (или предпоследним?) пароксизмом изживания коммунистической антисистемы. Возможно, это самый опасный момент национальной истории. Нам нужно пережить это время, найдя притом в себе силы избавиться от присосавшихся к национальному организму химер. Сегодня это гораздо труднее, чем в 1917 г., когда еще не были уничтожены здоровые силы народа. Если мы справимся с этой задачей, Россия достойно вступит в III тысячелетье Империей света. Если нет, если позволим увлечь себя бесплодным мечтаниям о соединении несоединимого, то рискуем увлечь за собой в бездну хаоса, анархии и распада целый ряд соседних государств и народов - не исключено, что даже за пределами сегодняшнего СНГ.

Но в любом случае изживание остатков большевистского сознания, каким бы важным в метафизическом плане оно ни было, в сугубо земном, практическом измерении не будет для нас основной задачей. В этом смысле основным останется использование природного фактора, реальное, а не надуманное посредничество между Западом и Востоком и возрождение здорового имперского сознания, обеспечивающего самоуважение нации и способность обустроить достойную жизнь граждан без скатывания в шовинизм. Только такое сознание способно реально объединить "патриотичных демократов" и "демократичных патриотов", то есть объединить Россию.