Истерзанная ткань времён
Портянками свисает с ног.
Кровавый след, безумный сон,
И сизый дым, и черный смог.
Несчастных гонят по этапу
Потоком тел без лиц и черт.
Век-волкодав могучей лапой
Народу перебил хребет.
Истерзанная ткань хитона
Чуть прикрывает наготу.
Идти уже невмоготу,
И сил уж нет даже для стона.
Древком копья центурион
Несчастного толкает в грудь,
Сквозь толщу скомканных времён
Чуть еле слышно - Не забудь.
Истерзанная ткань судьбы
Не согревает и не лечит.
Кого-то честного калечит,
Кого возносит без борьбы.
Шаг времени тяжёл и властен,
Набатом кровь стучит в виски.
Хватает муки и тоски,
Хватает горя и несчастий.
Не хочется мне жить без цели,
Страдать и в муках умирать.
Но знаю – в этой карусели
Мне не придется выбирать.

Из цикла "Метровые" стишки

Я выпивал изрядно. Мне не жалко
В младые годы было тело и мозги.
Лудил желудок я коричневою старкой
И Солнцедаром сваривал кишки.
Но как-то помню, накатил стаканчик,
Вдруг дверь входную вырвало с петель,
Перед глазами завертелся ураганчик,
Возник передо мною чемоданчик,
И человек какой-то сел мне на постель.
Он был какой-то странный, этот дядя,
Чесался все, и дергался как черт.
То сбоку заходил ко мне, то сзади,
То вскачет, то присядет, то замрет.
Из чемодана он достал гитару,
Три водки, два батона колбасы,
По струнам со всей дури как ударил,
Аж затрещали бедные басы.
Что было дальше, помню я нестойко,
Но помню – как орали и дрались,
Свалили мебель и разбили мойку,
Что мойка? Морду всю разбили, заebisь.
Теперь не пью я больше Солнцедара,
И старку больше мне не продают.
После того угара и кошмара
Я уважаю трезвость и уют.

***

По пятам за мной бродит измена,
Две разлуки с утра стерегут,
Шприц с бедою вонзается в вену,
И страданье всегда тут как тут.
Каждый день на подъездной скамейке
Поджидает меня клевета,
Птички-слухи расселись на ветках
И галдят, и кудахчут – беда.
Под окном заседает компашка –
Страх, унынье, тоска во главе,
За рюмашкой без пауз рюмашка,
За доносом без пауз навет.
Трудно жить без надежды и веры,
Убивали их долго, лет сто,
Нынче цвет у страны – грязно-серый,
Все - не так, все - не те, все - не то.

***

Суперпозиция сомнений
Рождает в нас оксюморон,
Противоречивость разных мнений
Наносит психике урон.
Не говорю – не сомневайся,
Но говорю – не прогибайся.
Не говорю – от тех уйди,
Но говорю – к себе иди.
Не говорю – других забудь,
Но говорю – с собой побудь,
Не говорю – не слушай многих,
Но говорю - послушай Бога.

«Не выходи из комнаты»
Бродский.

«Я никогда не стоял, если мог сесть, и никогда не сидел, если можно было лечь»
Приписывается Черчиллю

Не вставай с кровати,
Не вставай, лежи.
Ну с какой вдруг стати
Стоя надо жить?
Лежа – лучше думать,
Лежа – слаще спать,
Лучше мокрых улиц
Теплая кровать.
Лучше подземелья
Душного метро
Теплоты постели
Милое нутро.
Спи в ночной сорочке,
Нежься в мягком пледе,
Нету заморочек
Точно до обеда.
Отдыхай, расслабься,
Здесь ты демиург,
Злобой дня не парься,
Мир исчез вокруг.
Не открывай вежды,
В постели ты один,
Здесь ты самодержец,
Здесь ты властелин.
Полнокровный барин,
Сам себе король,
Сам себе хозяин
Поперек и вдоль.
Больше нет законов,
Все приказы - пыль,
Ни царей, ни тронов
Нет на тыщи миль.
Спиииииииии…

"Все на продажу понеслось, и что продать, увы, нашлось"
Визбор.

Цены все назначены,
Ценники написаны,
Взятки все проплачены,
Все убытки списаны.
Прибыли подсчитаны,
Продавцы упитаны.
Люди ходят с кошельками,
Выбирают, покупают,
Эта вещь с пятью нулями,
И на эту не хватает.
А вот эта в самый раз,
Купим, Петя, унитаз.
Крутится по свету
Карусель продаж,
Веники, котлеты,
Книжки и билеты,
Самолет, гараж,
Гульфик в самый раз.
Люди входят в раж.
Ценник на Евангелье -
Сто целковых с гаком.
Купим, Вася, ангела,
Глянцевого с лаком.
Вот Христос за триста,
Будда за семьсот,
Налетай, столица,
Подходи, народ.
Только нету ценников
На надежде сроду.
Не купить за деньги
Правду и свободу.
Заработай миллиард,
Купишь точно все подряд,
Только счастье не купить,
Без него придется жить.
И мозги не продаются
На тарелочке и блюдце.
На прилавках в магазинах
Не сыскать любви и чести
Кроме бабы из резины
И меча из мягкой жести.

***

Подоконник - граница между мирами,
Здесь – пол и стены да тараканы.
Там – воздух,
Там свет,
Там можно,
Здесь нет.
Здесь пол дощатый,
Веник и таз.
Там беспощадно
Солнце бьет в глаз.
Там птицы,
Здесь склизко.
Стану на границу,
Давно хотел.
Можете молиться,
Я улетел.

Исцеление калек

Человеческая низость
Покоряет города,
Ниже цоколя карнизы,
Еще ниже провода.
Провода искрят о крыши,
Что уже лет сто худы,
По углам скребутся мыши,
В стенах делая ходы.
Пахнет кислою капустой
И гнилыми потрохами,
Экскрементами и дустом
С трехрублевыми духами.
Люди ждут - им обещали,
Потому и нет печали,
Что настанет скоро век
Исцеления калек.

2 августа 2008 г., поезд Москва – Симферополь

***

В карусели ложных истин
Закружилась голова,
Правит ложь ныне и присно,
Всласть насилуя слова.
В окружении ложных слов
Смысл теряется и вера,
Окружают нас химеры
Разных каст и возрастов.
Я и сам порой, бывало,
Им заглядывал в глаза,
Позабыв про идеалы,
Наплевав на образа.
Ложь примеривает маски,
Ловко смешивает краски,
Краски радуг хороши,
Не приемлю лишь один -
Грязно-серый отблеск лжи,
Серо-тусклый цвет осин.
Ложь выходит на поклоны,
Держится легко по сцене,
Тем сыграет гимн Мамоне,
Этим - жадности и лени.
Сквозь тенеты лжи колючей
Вырваться пытался лучший,
Гвозди вбили ему в руки,
Чтоб забыл такие штуки.
Ложь обманчиво красива,
То грустна, то весела,
То серьезна, то игрива,
То пуглива, то смела.
Расставляет ложь капканы,
Мышеловки с пармезаном,
Приглашает в номера,
Где водяра и икра.
К каждому найдется ключик,
Тому деньги, тому славу,
Этому - надежды лучик,
Тому - сладкой лжи отраву.
Лучшее оружье - лесть,
Как красив, умен ты, милый!
Устоять никто не в силах,
Поглядеть хотел бы, право.
Коль один хоть стойкий есть.
Раздает товары даром,
Налетай, мусье, медам,
Комплименты - милым дамам,
Липкой лести – господам.
Ложь читает людям басни,
Тихим тоном мудреца,
Ее басни не напрасны,
В них погрязли до конца.
Как же вырваться нам, брат,
Я не ведаю, не знаю,
Об одном только мечтаю -
Самому поменьше лгать.

Песенка

Восходы и закаты,
Прорехи и заплаты,
Играет перебором на струнах сердца грусть.
Мечтанья и страданья,
Порывы и метанья,
Пусть поднимает вьюгу в душе смятенье, пусть.
Я был когда-то весел,
А нынче нос повесил,
То время словно гирька склоняет вниз мой нос.
Я пережил уж многих,
Неловко на пороге
Второго полувека, то ль в ожидании солнца, то ль в ожидании гроз.

Они - со мной

Они меня не оставляют,
Мои великие друзья,
Один смешит, другой пророчит,
Приходит третий среди ночи
И говорит - Ты что, нельзя.
Они меня сопровождают,
Моей души учителя,
В секреты жизни посвящают,
Быть человеком помогают
То строгим тоном, то моля.
Они со мной, со мною рядом,
Весенним громом бьют в набат,
Шуршат осенним листопадом,
Звенящей тишиной молчат.

***

Не держал Корана я в руках,
Библию не отличал от Торы,
Но не чужд Иисус мне и Аллах,
И про всё про это разговоры.
В бога душу мать видал не раз,
Что же мне религии чураться,
Начну делать каждый день намаз,
Только неохота обрезаться.
Я давно хочу пойти пешком
В Мекку иль на гору Арарат,
С посохом корявым и мешком,
Где лишь только сухари лежат.
Иудеев нравятся законы,
Пейсы я хотел бы отрастить,
Дань отдал, конечно, я Мамоне,
Эту дань теперь бы возвратить.
К кришнаитам я тянусь всем сердцем,
Мне животных жалко, как и им,
В этом смысле мы единоверцы,
Как они я нежен и раним.
Как-то раз свидетель Иеговы
Подошел ко мне, видать, не зря.
Огорошил незнакомым словом,
Все, берите тепленьким меня.
Снился по ночам мне Иегова,
С ним еще штук пять бородачей,
Я просил их – Ну скажите Слово,
А они молчат, хоть рот зашей.
Я потом свидетельствовал точно:
Видел, был свидетелем не раз,
Все мои виденья правомочны,
Рот неймет, но видел все мой глаз.
Правда, иногда я сомневаюсь,
То ли видел или на ночь перепил,
Вот теперь и мучаюсь, и маюсь,
А с похмелья нету думать сил.
Мне б теперь податься в староверы,
Новой я объелся выше рта.
Я куплю в сельпо мясных консервов,
И уеду на хрен на Алтай.

Вокзальные споры (после войны с Грузией)

Мишу бес словно попутал -
Разве ж можно "лилипутом"?
Они оба виноваты,
Им-то что, а мы - в солдаты.
А мне нравится Кокойта.
Да ведь он дебил какой-то.
А Багабш-то молодец.
Он олигофрен, отец.
Надо было показать
Им давно ядрену мать.
Как же можно было Градом?
Там и надо супостатам.
Ну а Путин молодец -
Разложил их наконец.
И Медведев отличился,
Приобщился, причастился.
Меньше б врали - было б лучше.
Сам ты врешь, ты не лазутчик?
Сколько ж можно воевать?
Сколько надо, твою мать.
А мне нравится Кокой...
Ты заткнешься иль помочь?
Отойди, козлина, прочь,
Он красавец и герой.
Танки наши - бугаи.
Не буржуйские, свои.
А ракета Искандер
На татарский, блин, манер.
А татары что, не люди?
Люди, люди, не верблюды.
И зачем нам осетины,
Эти грязные скотины?
Ты сама-то мылась, мать?
В позапрошлом веке, знать.
Я теперь поеду в Гори,
Кому - счастье, кому - горе.
Там ведь родине его.
Тьфу на вас.
Кого, кого?
Поднимаемся с колен.
Ты нормальный или лень?
Все есть прах, и все есть тлен.
Показали им кулак.
Братец, ты совсем дурак.
Не кулак мы показали,
А дурную злую рожу.
Ты, похоже, отморожен,
Мало мы еще им дали.
А Америка - ваще,
Надо гнать ее взашей.
Вот и не ходи в Макдональдс,
Прокремлевский богомолец.
Саркози помог, мерси.
Крауссаном закуси.
Нам абхазы как родные.
Не видать вина отныне.

Эх, грузинская царица,
Эх, родная в душу мать,
Остается материться,
Надоело воевать.

***

Я ненавижу злобное веселье,
Я ненавижу подлость и тюрьму,
Когда в кружок преступники расселись
И учат нас, кто жизни, кто уму.
Я ненавижу воровство идей,
Когда жулье шмонает по карманам,
Противен мне зарвавшийся халдей,
Бесстыдно промышляющий обманом.
Я ненавижу выстрелы в затылок,
Я не приемлю лжи любой вуаль,
Мне ненавистен воли злой избыток,
Знать не хочу, как закалялась сталь.
Концлагерей я ненавижу маету,
Когда на цепь сажают благородство,
Когда удавкой душат красоту,
Когда под маской святости уродство.
Не по душе мне мелкотравчатость людей,
Угодничества гнойная заноза,
Мне мерзок торжествующий злодей,
Холоп не менее мне мерзок в рабской позе.
Я ненавижу, когда мучают и душат,
Покорность сея в людей, боль и страх,
Я ненавижу тех, кто верно служит
И лижет чресла власти весь в слюнях.
Я ненавижу, если кулаком в лицо,
Поленом по хребту, коленом в пах,
Когда сквозь ноздри продевают нам кольцо
И на убой ведут, другим на страх.
Мне ненавистен страха липкий пот,
Угодничество я не приемлю с детства,
Я ненавижу, коль тирану смотрят в рот
И если цель оправдывает средства.
Я ненавижу сватовство порока
И если правде зажимают рот,
Бесправие не нравится без срока,
Безмолвный мне не нравится народ
Насилие, беззаконье, произвол
Я ненавидеть буду, пока жив,
Я не приемлю соглашательства укол,
Желаний низких гадостный порыв.
Я демагогии гниющий рот
Приучен жизнью чуять за версту,
Когда с амвона проповедник лжет,
Становится совсем невмоготу.
Я ненавижу мародерства смрад,
Карателей я ненавижу всей душой,
Пусть твой начальник трижды жлоб и гад,
Но сам-то ты зачем же стал такой?
Я не приемлю совести измену,
Бесстыдства отрицаю я суму,
Я ненавижу много.
Nota Bene -
Я ненавижу ненависть саму.

"Мы живем, под собою не чуя страны..."
Осип Мандельштам

Мы живем, над собою не чуя небес,
Крыши вместо небес с чердаками и без,
Мы живем, за собою не чуя стыда,
Отменили его, уж забыл я когда,
Мы живем, не видя, не помня, не зная,
Лишь жила бы страна до печенок родная,
Мы живем, не любя, не жалея, не плача,
И не знаем, как можно и зачем жить иначе.
Мы живем, сладко спим, мы храпим, мы едим,
И в порывах своих наш народ как один.
Мы живем, семимильный чеканя шаг,
И бежит в страхе прочь наш заклятый враг,
Нам ведь все по плечу и ничто нипочем,
Подпираем мы мир богатырским плечом,
Мы гордимся собой, мы гордимся страной,
Мы гордимся ОМОНом, ФСБ, «Сатаной»,
Мы гордимся короткой кровавой войной,
По нутру нам короткие наглые фразы,
Чем сечет супостатов фюрер наш раз за разом,
Ядовитой слюной разгоняя врагов,
Чтоб не смели они потрясать наш остов,
Мы живем, ненавидя оранжевый цвет,
Хуже роз, зная точно, цветов для нас нет.
Мы живем, нефть и газ – наши счастье и кредо,
И гнилыми ногтями нагибаем соседа.
Мы живем, наслаждаясь насильем до рвоты,
До кровавых мозолей и вонючего пота.
Мы живем, под собою не чистя, не моя,
По пупок в испражнениях, грязи и помоях.
Это жизнь? Я скажу откровенно, друзья,
Это жизнью назвать ну никак уж нельзя.

* * *

Снимая еще теплого Христа
С кроваво-красного тяжелого креста
Под улюлюканья, выкрики и стоны,
Держа в руках его пробитые ладони,
От смертного восторга замирая,
И кровь Его святую, пот и пену,
Стирая с уст, груди Его, коленей,
И уходящее тепло Его вбирая,
И рану защищая от слепней,
И к язвам искалеченных ступней,
Дрожащими руками прикасаясь,
И в плащаницу заворачивая тело,
Безмолвно, не дыша почти, не смело…
Могли ли знать они в тот день и час,
Что колокол вселенский прозвучал,
И то, что предначертано, свершилось,
И в тысячелетиях последующих времен
Его словами прозвучит тот звон.

* * *

Я потерялся в этом мире,
Брожу один туда-сюда,
Служу мишенью в чьем-то тире
Или орудием труда
В чьих-то неясных мне заботах,
В чьих-то таинственных делах,
В чьей-то невидимой работе,
В чьих-то загадочных трудах.
Иль снюсь кому-то в страшном сне я,
А, может, в сладком сне я снюсь,
Я-то белею, то краснею,
То прогибаюсь, то храбрюсь.
Иль снится мне весь этот свет,
Во сне блуждаю, наяву ли,
То разговорчив я, то – нет,
То возвышаюсь, то сутулюсь.
Не знаю, что меня тревожит,
Что гложет, мучает меня,
Высокие проблемы, может,
Иль злоба нынешнего дня,
Заботы тягот, празднеств флер,
Мечты, надежды, зов чудес,
Чьи-то глаза, чей-то укор,
Будящий плоть и чувства бес?
Незнанья своего боюсь,
Иль отягощен излишним знаньем,
Чего-то смутного страшусь,
Чем-то смертельным я отравлен,
Ответами я удручен,
Или вопросов тяжесть мучит,
Химерами я увлечен,
Влечет меня судьба иль случай?
Если суммировать пытаться,
Чем же я занят день-деньской -
В себе пытаюсь разобраться,
Хочу узнать - кто я такой?
Способен я иль не способен?
Труслив, испуган или смел?
Герою храброму подобен?
Или бояться мой удел?
Могу ли я пойти на вы,
Ни чина не боясь, ни сана,
Тише воды, ниже травы
Буду вести себя, иль рьяно
Буду бороться до конца?
Или смирюсь, поддамся, сдам,
Склонюсь, унижусь и предам,
Теряя признаки лица?
Или воспряну и восстану,
Возвышу голос свой и дух,
Сражаться я не перестану,
Пока есть зрение и слух?
Мне трудно, страшно, Боже правый,
Но жалости не надо мне,
Не надо почестей и славы,
Не надо мне беспечных дней.
А дай же, Бог, мне испытанье,
Прошу – пошли мне путь и крест,
Не милости прошу, не званий,
Прошу я терний у небес.

* * *

Переплетенье восхищенья с отвращеньем,
Презрительной усмешки и восторга,
Упрямой твердости с податливым сомненьем,
Ума с безумьем, бескорыстия и торга.
Не различаю неудачу и успех,
Сомненья, думы не дают глазам сомкнуться,
Грущу, когда бы надо улыбнуться,
Смеюсь, когда поплакать бы не грех.
Я соткан из сомнений и раздумий,
Чужих цитат, заимствованных мыслей,
Три шага мне неверных до безумья,
Скриплю, плыву, качаюсь коромыслом.
Шаг вправо – о неверье мои мысли,
Шаг влево – за лацкан хватает поп,
Вперед шагну – уперся в стену лоб,
Назад – над пропастью нога моя повисла.
Сутаны перепачканы в дерьме,
Из храмов с криками бегут куда-то бляди,
Лимонку хорошо хранить в чалме,
И освящать ракеты Христа ради.
У батюшек под рясами погоны,
Мулла за пазухою прячет динамит,
Один Христа продал по рублику с амвона,
Другой Мухаммеду придал Усамы вид.
Все перепуталось – и методы, и цели,
Колышется как студень жизни муть,
Презрели главное, предать его посмели,
Потом за это ордена себе дадут.

* * *

Неровен, не уравновешен,
Но не утоплен, не повешен,
Не четвертован, не расстрелян,
По полю пеплом не рассеян,
Не кинут оземь, не растоптан,
Не продан в розницу и оптом.
Категоричен, эксцентричен,
Но не истерт, не обезличен,
Я резок, однозначен, громок,
Но избегу постыдных ломок,
Но откажусь от жирной каши,
Объедок барских у параши.
Я на аптекарских весах
Не взвешиваю «хуже» и «лучше»,
Скорей я выскажусь в сердцах,
Чем буду клянчить и канючить.
Не по нутру полутона,
Намеки, хитрости, уловки,
Не выношу я суть за скобки,
Она мне здесь очень нужна.
Надежд не растворю кристалл
В кислотной жиже соглашательств,
Кивков, отказов и предательств.
Во мне посулы и металл
Презренный не рождают неги,
В себе нещадно я топчу
Позорной алчности побеги.
Есть вещи, что не продаются,
Маркетинг к ним не применим,
Они лишь тем в руки даются,
Кто… впрочем, это знать лишь им.

О Баке

О сколько баков извели
На БАК любимый всей земли.

Перегревается коллайдер,
Не охлаждаются умы,
Газетный не утихнет лай до
Лондона от Костромы.
Зачем искать им ту частицу,
Что даст она, откроет что?
Мессия, может быть, явится
Из ускорителя в пальто?
Или познают смысл вселенной,
Все тайны света до основ,
Докажут – взрыв был непременно,
Иль не было, без лишних слов?
Нашли работу, молодцы,
Тут просто меркнет наша НАНО,
От Альбиона до Янцзы
Профессора и уркаганы,
Домохозяйки, повара,
Водители, отцы, девицы
Кричат коллайдеру – Ура!
И ждут когда ж найдут частицу.
На мой непросвещенный взгляд,
Иного не дано мне взгляда,
Найдут – получат сто наград,
А не найдут – так и не надо.
Так и живем, все ждем, когда же
Расскажут нам – был взрыв иль нет,
Как-будто бы эти рассказы
Дадут нам завтрак, и обед,
И ужин с непременной чаркой,
Но это вряд ли, здесь нет тайн,
Чтобы застолье было жарким,
Коллайдера не надо нам.
Не нужно разгонять протоны,
Андроно-кварки, сон забыв,
Мозг разрушая миллионам,
Который и без них чуть жив.

***

Нет, за стеною не найти Свободы.
Похлебку чечевичную - с излишком,
Погладят там по холке кукловоды,
И замурлыкают на солнышке людишки,
Те, что поддались на кремлевские посулы,
Устав лишь тявкать на задворках политсцены.
Мы ж, подобрав обветренные скулы,
Не предадим, не продадим и не изменим.

***

В футляре, изъеденном молью,
Волшебная флейта моя
Пылится в углу антресолей.
Картошку давно уж семья
В старинном рояле хранит,
Покрытом попоной. Гитара
Забытая где-то лежит
Безмолвно, беззвучно, бездарно.
В коробке средь старых газет
Покоится скрипка уныло,
Что было когда-то – забыла.
На дачу свезен барабан,
Худой от пробоин и ран.
И даже футбольный свисток
Простыл, занемог и умолк.

***

«Никогда я не был на Босфоре»,
Ног не мыл в Индийском океане,
Не шагал по Мертвому я морю,
Не был в Палестине и Иране.
Не щипал мулаток крутобедрых
За упругие и нежные места,
Не шагал походкою нетвердой
Вдоль Венецианского моста.
Не плевал я с Эйфелевой башни,
Не служил я в ФБР по найму,
С Лизой Райз не заводил я шашни,
С Хилари я не встречался тайно.
Не пускал кораблики по Сене,
В Каннах за буйки не заплывал,
С Бушем-младшим не встречался в Вене,
В пабе я с Обамой не бухал.
Мне Маккейн не присылал открыток
К Рождеству и Дню благодаренья,
Я в ответ не отправлял посылок
С чесноком и сливовым вареньем.
Телеграмм не слал Хавьер Солана,
Гордон Браун в сауну не звал,
Жаркую родоновую ванну
Вместе с Меркель я не принимал.
Мне не терла спину Пэйлин Сара
Веником дубовым от души,
На Манхеттене в японском баре
С Билом Клинтоном не кушал я суши.
Мне Медведев орден не вручал
За освобождение Цхинвала,
Путин мне руки не пожимал,
Глядя дружески и чуть-чуть устало.
И Саакашвили не назначил
Представителем своим при Лукашенко,
А ведь мог бы поступить иначе,
Если бы подумал хорошенько.
И китайцы в космос не послали,
Запретили желтые вожди.
Почернел совсем я от печали,
Льют в душе осенние дожди.

***

Негодяй застенчивый
Венчиком увенчанный
Словно пыль по ветру
Вдоль перил скользит,
Плавно ускоряется,
Плавно тормозит.
Ходит он на цыпочках,
Говорит, смущаясь,
Гаденькой улыбочкой
Гадко улыбаясь.
Смотрит вроде ласково
Синенькими глазками
Негодяй пугливый,
Робкий и трусливый.

Халахуп и Билл Мюррей

Посмотрела я фильм «День сурка»,
Полюбился артист Билл Мюррей,
Прогнала я сваво мужика,
Потому что он алкаш и злодей.
С макаронов перешла на бананы,
Сало ем я теперь лишь в обед,
А недавно, разузнав мои планы,
Халахуп подарил мне сосед.
Я кручу халахуп сколько дней,
Хочу грудь обозначить и стан,
Чтоб при встрече со мной Билл Мюррей
Сразу же пригласил в ресторан.
Скажет кто-то: «Невзрачен и стар»,
Для меня же он как Одиссей,
Скажет кто-то: «Не супер, не стар»,
Для меня же зе бест Билл Мюррей.
Я английский учить начала,
Наизусть знаю несколько слов,
Если спросят меня: «Как дела?»,
Я отвечу: Oф кос и Фак оф.
Повидаться бы нам поскорей,
Ой, как жить без него нелегко,
Но любимый артист Билл Мюррей
Проживает от меня далеко.
Я скопила сто тысяч рублей,
Чтоб поехать к нему в Голливуд,
Я не знаю, где живет Билл Мюррей,
Но найду все-равно как-нибудь.
Вешу я сто четыре кило,
Похудеть бы надо быстрей,
А то будет манто мне мало,
Что подарит мне мой Билл Мюррей.
В день кручу халахуп два часа,
Чтобы талия опала скорей,
Снится мне по ночам колбаса
И любимый артист Билл Мюррей.

Черное солнце

«Солнце черное взошло»
О.Э. Мандельштам.

О, черное солнце страданий,
И мечется белая тень,
И серая мышь обещаний
Нырнула под серый плетень.
О, черное море печали,
И беленький парус вдали
Влетает на волнах, едва ли
Дотянется он до земли.
О, черное небо чужбины,
И белые бельма судьбы,
Чужие слова и картины,
И подлая жизнь без борьбы.
О черная-черная ночь,
Восхода уже не дождаться,
Дожить до рассвета невмочь,
Как хочется спрятаться, вжаться.
В тиши заскрипела петля,
Как сердце неистово бьется.
О, вытерпеть это нельзя,
Но вытерпеть это придется.
О, черные призраки снов,
О, черных предчувствий кошмар,
О, низости черный улов,
О, черной измены удар.
О, черные ветви сомнений,
О, черные кроны предательств,
О, черные пни отречений,
О, черные дни соглашательств.

***

Самовластительный пигмей
С лицом невзрачным, без бровей,
С походочкой шпаны,
Со взглядом сатаны,
Ни капельки стыда,
Ни проблеска раскаянья,
Ни тени состраданья,

Ни совести труда.
Достойны мы такой напасти?
Скажу - наверняка.
По вере нам насилье власти,
Растянутой в века.

***

Я сжимаю ладони, желваками играю,
Мелким бесом юлить – ну совсем не по мне,
Чую внутренностями и умом понимаю –
Это делать нельзя, и гори все в огне.
Нет, нельзя обращаться за милостью к ним,
Как они этим просьбам униженным рады,
Да, я знаю, как хочется к близким, к родным,
Но ведь надо терпеть, надо вытерпеть, надо.
Я могу все понять, даже больше, наверно,
Знаю, люди ломаются, не в силах терпеть,
Чем помочь? Как помочь? Словом, делом и верой,
Только ныть и просить и бояться не сметь.
Назовем палачей поименно когда-то,
Впрочем, главных из них знают все и сейчас,
Как же трудно людьми оставаться, ребята,
Но остаться, но выдюжить я прошу очень вас.

***

Заглянул я сегодня в «Копейку»,
Водка есть и закуска любая,
Взял себе я копченую шейку

И пшеничного полкаравая.
Выпил рюмку, включил телевизор,
Кризис бирж разгулялся на славу,
Правда, израильтяне нам визы
Выдают с октября на халяву.
Все ж таки американцы мерзавцы,
Что затеяли с этой, как ее, ипотекой,
Раздавали ее голодранцам
И другим всяким прочим калекам.
Щас в сюжете какие-то трое
Рассказали про партию правых,
Я б одною им левой устроил
И отправил их рыть бы канавы.
Расплодились чистюли-доценты
Про какой-то апокриф вещают,
Вы сместите, доценты, акценты,
А не-то я совсем осерчаю.
Говорят, кризис наш назревает,
Доу Джонс, он того, наступает,
И доллАр ведь совсем оборзел,
Падал, падал, а сейчас вдруг взлетел.
Да и нефть, чегой-то, брать перестали,
С газом тоже сплошь одни перебои,
Как же жить нам теперь? Нужен Сталин,
А не то я умру с перепою.
Как не пить, коль кругом идиоты,
Загубили страну, оглоеды,
Мне б сейчас НКВД где-то с роту,
Я бы в банках провел бы беседы.
Приговоры нужны, приговоры,
И стрелять этих сук-олигархов,
Ишь, народ довели до позора,
Ни порядка не стало, ни страха.
Что в Кремле наших братьев в достатке,
Это знаю, но много в том толку,
Да, грузинам мы дали по шапке
И хохлов потрепали за холку.
Но ведь толку-то толку-то трошки,
Нет боржоми, любил им залиться,
Нет хохляцкой на рынке картошки,
И горилка теперь тока снится.
В общем жизнь наша дрянь и злодейка,
Так я мыслю с мовова дивана.
Час посплю и пойду я в «Копейку»,
А что делать? Трезветь пока рано.

***

Он стоял перед ней
Как стоял Одиссей
Перед Троей,
Он молчал и молил
Небеса как Ахилл
Перед боем.
В желтый песок капнула темная кровь,
Подняла она тонкую бровь,
И континенты качнулись,
Мира шатнулся остов,
Где-то вулканы проснулись,
Вздрогнули скалы и степи,
Горы набычили спины,
И ледниковые кепи
Сдвинулись наполовину.
Реки убыстрили стрежни,
Гулом налились озера,
И в океане безбрежном
Темп задала Терпсихора.

***

Я пленник самого себя,
Святого и порочного,
И в клетке собственного «я»
Дни провожу и ночи.
Из мыслей – прутья клетки,
Из чувств – бетонный пол,
Из фобий – табуретка,
Из маний – грубый стол.
Выводит на прогулку
Приветливый конвой,
В ответ на мою шутку
Кивает часовой.
И режет пайку хлебную
Умело хлеборез,
Могу и чай затребовать
С лимоном или без.
Посылки получаю,
Свидания – раз в год,
Супружница родная
Вид делает, что ждет.
Не вырваться на волю
Из фобий и из маний.
Души своей невольник,
Пороков каторжанин.

***

Не различаю лиц,
Минуты одна за одной,
Каким меня видит птица,
Пролетающая надо мной,
Каким меня видит рыбка
Из-за аквариумного стекла,
При виде меня улыбка
С рыбьего рта сошла.
Каким я кажусь соседу,
Когда захожу в лифт,
Когда покупаю газету,
Кем я кажусь, мотив
Насвистывая фальшиво,
Когда говорю: «Счастливо»,
В глаза не смотря,
Наверное, зря,
Кем я кажусь, кем,
Этим и тем,
Девицам половозрелым,
Знакомым, друзьям, коллегам,
Снующим в метро калекам,
Умным и дуракам,
Охранникам загорелым,
Старожилам и новичкам,
Когда я чищу зубы,
Когда отвечаю грубо,
Когда открываю почту
Когда щурюсь молча,
Рот кривя щербатый,
Когда говорю матом,
Каким я кажусь, каким,
Видят ли они нимб?

***

Слова привычны как подачка
Для нищего на перекрестке,
Обрыдла утренняя жвачка
Газетных и журнальных версток.
Ни новых тем, ни новых форм,
Все, что возможно, уже было,
Что обжигало, то остыло
Среди всеобщих мер и норм.
Хваленый рой привычных рифм
Не трогает и не смущает,
Не мучает, не оставляет
Ни отпечатка дробный ритм
Разоблачительных цитат.
Не надо моему уму
Ни новых цифр, ни старых дат,
И откровений ни к чему,
Не верю им уже давно,
Что им? Себе уже не верю,
Тихонечко прикрою двери,
Потухло сердце, все - равно.
Моей душе уж все едино:
Пророк ли пылкий, иль мудрец,
Видали мы эти картины,
Пора бы кончить наконец.
Но не кончается интрига,
Пусть она новых развлечет,
Неунывающим - почет,
Респект – до старости игривым.
Я отыгрался, все, пока,
Вот снег пойдет, и я по снегу
Уеду в дальние снега,В покой, свободу, тишь и негу.

***

Я пишу стихи о себе,
О той жизни, которую не прожил,
Но мог бы прожить.
И волнует меня лишь одно,
Кем я мог бы, но как-то не стал.
Поворачиваю зеркала и ловлю
В очертаниях снов
Недочитанный стих и непонятый разговор.
Что со мной? Я в горячий песок
Погружаю ладони,
И приторный сок
Пью прозрачных и призрачных дней,
И затем погружаюсь, всплываю, и снова
Я плыву по волнам,
Не имеющим формы и духа.
Что за праздная дивная страсть
Все мешать, перемешивать,
Я не знаю себя, я боюсь
Своих мыслей.
И помочь мне не в силах никто.

***

Искариот, назаретянин,
Первый висит, второй изранен.
Назаретянин, искариот,
Этот убит, умер и тот.

***

Уселись за круглым столом в ресторане
Банкир, страховщик, чиновник, агент,
Салаты, цветы, шампанское в ванне,
Кому-то шашлык, кому-то лангет.
Ну что же, коллеги, поделимся мыслями», -
Вальяжно откинувшись, начал банкир, -
«Мы транши открыли, проценты начислили,
Откуда в финансах взялось столько дыр?»
«Не знаю», - ответил, жуя, страховщик, -
«Мы все страховали: и транши, и риски»,
И с чавканьем скушав вареный язык,
В высокий бокал налил себе виски.
Программы и планы мы все обсудили, -
Чиновник прошамкал, уминая паштет, -
«Наметили, сверили и утвердили,
С большим профицитом сверстали бюджет».
И биржи, и рынки на славу трудились»,-
Сказал громко брокер, хлебнув жадно сок -
«И вот, господа, что за мысль мне явилась -
В кредитном плече я вижу подвох».
С соседнего столика дама привстала:
«Я вот что скажу вам, друзья-господа,
Кредитов раздали, конечно, немало,
Но дело не в этом, не в этом беда».
Конечно, не в этом», - чиновник ответил, -
А, может, мы мало налогов ввели?»
Добавил без пауз, глотая котлету, -
«До кризиса янки нас всех довели».
Так спорили жарко они до рассвета.
Пришел официант, протянул, молча, счет.
«А как мы расплатимся? Денег-то нету».
Так кто же заплатит?» «Заплатит народ».

***

Ведь не помним себя мы до жизни,
Отчего ж после смерти нам жить?
Отменить именины и тризны,
И загробную жизнь отменить.
Жизнь одна, только здесь, только эта,
И, конечно, не будет другой,
Наслаждайся жарой знойным летом,
Наслаждайся морозом зимой.
Жизни пей горько-сладкий напиток,
Лезь под юбку её – не робей,
Жизнь не старая дама-улитка,
Проститутка жизнь блядских кровей.

В книжном, на Тверской

Захожу я в книжный,
Ба, кого я вижу!
Добрый день, Сергей,
Здравствуйте, Андрей…
Вон сидит вальяжно в кресле из парчи
Господин Набоков, царственно молчит,
Там кричит истошно русый хулиган,
Здесь цедит абсент госпожа Саган,
Бродский одиноко курит Честерфилд,
От него в полшаге Честертон стоит,
Через лица вижу профиль Пастернака,
Гумилев Ахматовой делает козу,
Северянин с Клюевым чуть не лезут в драку,
Бьет с размаху Бальмонт даму по лицу,
Брюсов Мандельштаму что-то шепчет в ухо,
Пушкин Кюхельбекеру страстно говорит,
Мураками Белому возражает сухо,
Блок платок батистовый нервно теребит,
Маяковский пылко обличает время,
Отойду подальше – брызги долетят,
Тут и там в прострации источают семя
Мелкие стяжатели маленьких наград,
Вниз спущусь, там тихо после шумных дрязг,
Лев Толстой за столиком пишет не спеша,
Апулей беззубый уж совсем одрях,
Но зато Сафо очень хороша.
Так бродил в тенях сам я словно тень,
Средь таких теней мне не одиноко,
День сменяет ночь, ночь сменяет день,
Я б остался здесь, но нельзя до срока.

***

Бахусу отдал я дань сполна,
Много пил и пива, и вина,
Да и водки не чурался сроду,
Вот теперь лишь перешел на воду.
С Эросом крутил я хороводы,
До того, как перешел на воду,
А теперь лежу совсем один,
Рядом нет ни Зин и ни Марин.
Воду ненавижу я до рвоты,
До проклятой утренней икоты,
Выпить бы хоть рюмочку портвейна,
Чтоб увидеть чудное мгновенье.
Но нельзя, ведь влили эспераль,
Как же мне себя порою жаль,
Без вина не жизнь, а просто мука,
И на что ж такая мне наука?

Увиденное декабрьским днем во время прогулки вдоль реки

Мертвая утка на берегу,
Лед на воде,
Грязные пятна на грязном снегу,
Сумрачный день.
Мертвая утка прячет лицо,
Незачем свет,
Люди хоронят своих мертвецов,
Утки же нет.
Возле курлычет он иль она,
Больно смотреть,
Тайной покрыта, смысла полна
Каждая смерть.

***

Серое небо над головой,
Призрачный мир,
Ну, рассчитайсь на первый-второй –
Кричит конвоир.
Холод пронзает тонкой иглой,
Сил нет стоять,
Первый я буду или второй –
Мне наплевать.

Не пишутся стихи

Разорванные узы
Не склеить, не связать,
Накрашенные музы
Наперегонки в кровать
Бегут к кумирам новым,
Почуяв аромат
Богатого улова
Рисованных наград,
Ни смысла нет, ни цели,
Влачит свой жалкий век
На мокнущей панели
Несчастный человек,
Обрюзгла добродетель,
Опошлилась мораль,
И никому на свете
Ушедшего не жаль.
Пороки измельчали,
Унизились грехи,
От скуки и печали
Не пишутся стихи.

Если бы…

Если бы все были Сокрыты,
Да и к тому же я был Сократ,
Кто бы решил, что я виноватый,
И перед кем был бы я виноват?
Если бы все были дебилы,
Да и к тому же я был дебил,
Мне бы дебилочка стала бы милой,
Многих дебилов с нею родил.
Если бы все были Христосы,
Да и к тому же я был Христос,
Кто бы тогда крест стоеросовый
Низко склоняясь на гору понес?
Если бы все были Иуды,
К тому же и я - из Кариот,
Как бы тогда свершилось то чудо,
Кого бы тогда проклял народ?
Если бы я был Чикатило,
И остальные из Чикатил,
Многим тогда бы, ой, подфартило,
Многих тогда бы я не убил.
Если б в лесу одни были ели,
Ну и к тому ж я был бы ель,
Шишки одни люди бы ели,
Шишки собрать была бы их цель.
Если бы сплошь были дубы,
К тому же и я дубом был крепким,
Славные были тогда бы гробы,
Стулья, столы и табуретки.
Если бы все были из стали,
Ну, я бы тоже Сталиным был,
На Колыму кого б мы послали,
Кто бы там с песней строил и жил?
Если бы люди были грибами,
Даже и я был бы грибом,
Люди себя солили бы сами,
Мариновали ночью и днем.
Если бы все были мужчины,
Женщин отправили всех бы на Марс,
Я бы иной удавиться причины
И не искал, удавился бы враз.
Если б стали все кругом псами,
Я бы, конечно, тоже стал пес,
Лучше бы стало под небесами,
Все бы имели большой влажный нос.
Я резюме писать не буду –
Я не Крылов и не Эзоп,
Нужны Иисусы и Иуды,
Святые, гении, паскуды,
Решайте сами, коль есть лоб.

Буква «с»

Я разучился говорить,
Мне букву «с» с трудом дается,
Как прежде речь уж не звенит,
Словно натянутая нить,
И как поток она не льется.
Но мысль по-прежнему ярка,
Метафоры бегут вприпрыжку,
Посредством своего стиха
Я отдаю себя с излишком.

***

"И возвращается ветер",
И возвращаются сны,
Что-то любил я на свете,
Запахи, шепот, Луны
Отблеск неверный на лицах,
Нервную дробь мостовых,
Чистую влагу на листьях,
Нежность в глазах голубых,
Чей-то в ночи силуэт,
Шорохи, знаки, шаги,
Тихий туманный рассвет,
Музыку, небо, стихи,
Тайную святость сомнений,
И перестук поездов,
Сладкую ложь откровений,
Терпкость вишневых садов,
Шелест страниц добрых книг,
Маминых рук теплоту,
Дочери радостный крик,
Праздничных дней суету.
Что-то любил я на свете,
И возвращаются сны,
И возвращается ветер,
Ветер последней весны.

***

Упасть, чтоб потом не подняться,
Солгать, чтоб потом не сознаться,
Припасть, но потом не напиться,
Унизиться и раствориться
В расхристанном месиве буден,
В расплавленной магме земли.
Безмолвно проси и моли,
Но знай, что пощады не будет.

* * *

Цинизм отвращает и мучит,
Цинизм развращает и душит,
Цинизм отравляет истоки
Слюной ядовитой порока.

* * *

Я в черных буднях дня
Потерян и растоптан,
Напрасно ждет меня
За поворотом друг,
Идеализм заболтан,
Как долог этот круг,
И чай давно остыл,
И водка не берет,
Скорей наоборот,
И женский смех не мил,
Я плачу без причин,
Мой друг Иван Лапшин.

* * *

Небо плакало всю ночь
Не имея сил помочь,
Днем просохла неба слякоть,
Слезы высохли у туч,
Надоело небу плакать,
И пробился солнца луч,
Может быть, свершится чудо
И воскреснет человек,
Этой сказке верят люди
Уж подряд который век.
Ничего уж не вернешь,
В воскресение не верьте,
Не нужна мне эта ложь
Ради оправдания смерти.
Хоть, молясь, вскрывайте вены,
Перебейте всю посуду,
Не воскреснет убиенный,
Оправдания не будет.

* * *

Холодею,
Сквозь решетки ресниц тусклый свет
Пробивается еле,
Тяжко мне,
Я за годы, месяцы, дни не смог
Научиться собой управлять,
Раздвигается занавес улиц,
Площадей открывается похоть,
Злые люди стучат каблуками
По моей голове и фигуре,
Отраженной в асфальтовых лужах,
Удлиняется тень,
День к концу,
Надвигается темная туча,
Наползает, съедает меня,
Я немую, я скалюсь,
Я исписан и скомкан
И выброшен словно листок,
Никому уж не нужный,
Надо мной облака,
Подо мною земля,
Ну и что?
Все мне чуждо,
Ничто и никто
Не согреет теперь уж меня,
Никуда не хочу,
Даже в дальнюю даль,
Что влекла очень сильно,
Остываю, как чайник,
Когда-то кипел,
В другой жизни,
Мне даже не верится,
Все пройдет,
А останется что?
Я не верю в напрасность
Моей утомительной жизни.
Наверное, зря.

***

Я в темных аллеях вишневого сада
Таился в тот день от себя самого,
Нашел в глубине его тень и прохладу,
Лицом я зарылся в листву глубоко.
Почти не дышал, не думал почти,
Старался покой тот ничем не нарушить,
Казалось, какие-то видел пути,
И тихие думы ласкали мне душу.
Как волны прибоя шептали мне грезы,
Неслышным дождем моросили мечты,
Катились горошинами теплые слезы,
На впалых щеках оставляя следы.
Я спал или нет тогда – даже не знаю,
Но чудилось мне средь заснувшего дня
Присутствие чуть приоткрывшейся тайны,
Дыхание свыше коснулось меня.

Я вчера в какой-то передаче услышал о том, что мысль существует вне и без слова. Это вот перепевки на эту тему

Я хочу стать обрубком без рук и ног,
Не иметь ни слуха, ни голоса,
И чтобы видеть я тоже не мог,
Обонянья лишился полностью.
И слова чтоб забыл все разом,
Не мычать бы не мог, не орать,
Чтоб очистить я мог бы разум
От всего, что удалось мне узнать.
Снять с себя культуры покровы,
Разлюбить все хочу совсем,
Говорят, мысль живет без слова,
Без эмоций, без чувств, без схем.
Ну, так пусть поживет, коль так,
В бревне без любви и воли,
Без ушей, носа, глаз и рта,
Без лица, свойств, страха и боли.

***

Не падает слеза
С державных мертвых век,
Чернеют образа,
Ржавеет человек,
Умоется росой,
Пред плахой в рост трава,
Летит за головой
В канаву голова,
В канаве черепа
Без имени и лиц,
Как мелкая крупа
Рассыпанная ниц.
Тысячелетний холод
Морозит мозг костей,
Гулит тюремный голубь,
Жалеет ли людей?

Из электрических стишков

Мы живем в разлагающемся трупе,
Кругом вурдалаки и спруты,
Даже животным опасно выходить на улицу,
Люди кидаются на них и друг на друга, плохо пахнут, сутулятся.

* * *

Как ребенок жалуется маме,
Я хочу написать Обаме,
Если я не уеду, то я сгнию,
Выбросите в канаве гнилую шкурку мою.

* * *

Рифмы кружатся, кружатся,
Новые, старые, с улицы.
В голове из рифм рой,
Хожу весь день сам не свой.
Это болезнь, право?
Налево пойду, направо,
Все лезут, цепляются, ранят,
Влекут, ублажают, манят.

* * *

Я был алкаш известный,
Я хаотично жил,
Но тварей бессловесных
По голове не бил.
Я их кормил с ладони
И попы вытирал,
Меня знакомый пони
К пивнушке провожал.

* * *

Я без памяти влюблен
В собственное Я,
Что мне Пушкин иль Платон,
Люди и семья.
Озирая земли, воды,
Не стою, витаю,
И влюбленная природа
Гимны мне слагает.

***

Хожу по магазину как по бойне,
Лежат вповалку трупы в ряд и стык,
За трупоедом трупоед самодовольный
Несет кто печень вырванную, кто отрезанный язык.

***

Подует ветер как-нибудь в начале мая,
Закроет ставень, колыхнет в стакане чай,
Мне одиноко там, ты вспоминай меня, родная,
Мне легче будет, ты меня уж вспоминай.

***

Ну что мне показалось в ней, ну что,
Волнительного взгляда волшебство,
Пленительные повороты плеч,
Чужая непонятная мне речь?
Она красива, спору нет, конечно,
Как хороша, пригожа и свежа,
И разливается румянцем щечек нежность,
Сквозь глаз открытость светится душа.
Всего лишь несколько часов прошло в вагоне,
И что-то все-таки произошло,
Не зря ж душа моя тихонько стонет,
И ангел манит сквозь оконное стекло.
Поеду, соберусь, хоть путь неблизкий,
Тут не в Мытищи съездить иль в Посад,
И там ведь муж-охотник, всяческие риски,
Возможно, солью стрельнет мне с досады в зад.
Но не страшны мне риски и картечи,
Поеду я к возлюбленной своей,
Как надоели мне рассудочные речи,
Я безрассудства жажду поскорей.

***

Я жизнь свою разъял как труп,
Не церемонясь с этой жизнью,
Чернеет детства старый зуб,
Отрочество сочится слизью,
Циррозным мясом тухнет зрелость,
И старость в тромбах вен уселась…
Ну что за труп, ну что за прелесть.

* * *

Трудно жить гению,
В колесах времени
Распятым, сломленным,
С душой проломленной,
В протезах милости,
Веригах жалости,
В непримиримости
И соглашательстве.

* * *

Покрыл зимы сверкающий саван
Тропинки, грязь и мусор лет и весен,
Стою как капитан
Средь корабельных сосен,
И в поле снежном вижу океан.

* * *

Собрал в свою ладонь я птичьи голоса
И выбросил их ввысь что было моей силы,
Пусть там они звучат, в безгрешных небесах,
А здесь не надо петь среди картин постылых.

* * *

Судьба, стреляй в висок
И не жалей патрона,
Ножом проткни мне бок
Кривым наискосок,
Я не издам ни стона.

* * *

Над великою страной
Михалковский лик,
Такой чистый и родной
Как ребенка крик,
В его лике вижу горе
Матерей и вдов,
Православное подворье,
Славный гимн отцов,
И ухмылочку в усы
Главного отца,
Как святые изразцы
Свет его лица,
Гусеничный лязг громад,
Над рейхстагом флаг,
И вспотевший автомат,
И бегущий враг,
И кишки солдат в пыли,
Им нельзя назад,
Там им карою грозит
Наш заградотряд,
И крещение в воде,
Как священный знак,
Все равно всех победим,
С нами бог и стяг,
С нами Сталин-рулевой,
Гений всех времен,
Полководец и герой,
Мудр как Соломон,
Что там Рузвельт или Черчилль,
Слабаки из глины,
Как шакалы или черви
Рядом с исполином,
Наш народ святее всех
С верой православной,
И нас в Каннах ждет успех,
Нету просто равных.

В вагоне метро

Наполняются глаза мои слезами,
Я стираю их дрожащею рукою,
Нахожусь, сограждане, меж вами,
И никто не знает, что со мною,
И никто не знает утром ранним,
Что в обычной куртке и очках
На скамье сидит христов посланник
И на мир глядит сквозь боль и страх...
Страшно мне, и стыдно, и противно,
Улететь мне хочется домой,
Превращен мир наш, когда-то дивный,
В что-то страшное, в помойку и отстой.

О красоте

Красоту ищи в глазах смотрящего,
Просветил меня и всех Уайльд,
Что-то вспоминать его стал чаще я,
Отчего же так, хотел бы знать,
Может, к лету мои чувства обостряются,
Кровь волнуется, пульсируют виски,
Коль грешить как он не получается,
Почитать хоть Дориана от тоски.

Донино-Выхино

Я с детства жизни цену знал,
На паперти стоял на Пресне,
Про баргузина и про вал
С тоскою заводил я песню,
Я был сиротка, жил один,
Забитым рос, пугливым, робким,
Один торговец, дед-грузин,
Жалея, наливал похлебку…

* * *

На что я трачу время, Боже,
Свою единственную жизнь
На что растрачиваю, кожей
Я гибель чувствую, и в стынь
Меня бросает, я дрожу,
Зачем мне этот дар бесценный,
Я им совсем не дорожу
Среди сует и тягот бренных.

* * *

Я талант ношу по свету
Как ненужный чемодан,
Его бросить – духа нету,
И зачем же он мне дан,
В нем ненужные игрушки,
Шило, мыло и дуршлаг,
И еще, вот это мило,
Звездно-полосатый флаг,
Я не брошу чемодан,
Лучше людям раздарю:
Кому – яркую зарю,
Кому – веру, кому – бант.

40 минут. Из конца в начало

Нет, я не Пушкин среди поэтов,
Душа изранена
Не женской прихотью,
Хоть и задета,
Меня волнует не блеск бездельников,
Стрелявших походя в друзей наскучивших,
Меня влекут иные случаи,
Другие ценности,
Не те соперники,
А за Христа предаю анафеме
Кудрявое солнце
В парче и кафеле.

***

Постояв на причале,
Уплывает в черную воду вечности
Тяжелая баржа с именем моим,
Давайте постоим,
Проводим ее,
Она не вернется,
Не ждите,
Молитесь,

Просите.

***

Гляжу на дряблые лица,
Лишенные свободной мысли,
Как мое слово отзовется,
Погаснет как в ночи оконце.

***

Собака лает, мяучит кот,
Никто не знает, когда придет та,
Что с косой судьбы,
Уж ты, родная, меня люби.

***

В твоих глазах, в меня влюбленных,
Я отражаюсь, преображенный.

***

Жить не умею в этом маразме,
Одно лишь греет – твои оргазмы.

***

Стою весь в белом,
Кругом говно,
Мне нету дела,
Мне все равно,
Что будет с родиной
Большой и малой,
Лишь бы к ногам не прилипало.

Света

«…полусгнившую изгородь ада
по-мальчишески перемахну…»
Борис Рыжий

Сев тихонько на белое облако,
Улетела от нас прямо в ров,
Надкусили мы нежное яблоко
Молодыми резцами зубов,
Плакал я над фоткою Светы,
Тайно, сволочь, любуясь собой,
Багровели ее рассветы
В моей памяти за спиной,
Был хоть раз я с собою честен?
Выносил сам себе вердикт?
Ведь тогда из всех моих песен
Оставался б один лишь крик,
Полусгнившую изгородь ада
Перепрыгну легко, как в детстве,
Меня тянет в прохладу сада
К моей той, вечно юной невесте.

***

Глаза темнеют
Как лес в грозу,
Тихонько зрею
Пролить слезу
Над жизнью подлой,
Над жизнью горькой,
Я переполнен
Как чаша с горкой.

***

Одни люди как помои,
А другие как цветы,
Я, конечно же, не скрою,
Что росточек мой и ты,
Посажу тебя к березе,
Буду лейкой поливать,
Может, станешь белой розой
Или лилией, как знать.

Любите меня

Послушайте! Еще меня любите
За то, что я умру.
Марина Цветаева

Любите меня, пока я - жива, Пока не остались только голос, да слова
Вероника Долина.

Я не умру мучительною жизнью.
Владимир Высоцкий

За простоту движений,
За сильную ладонь,
За силу откровений,
За страстность и огонь,
Горящий словно факел
Из сердца моего,
И за готовность к драке,
А более всего
За то, что как-то ночью,
Дыханье затаив,
Прочтете эти строчки,
И значит, я был жив,
Был весел иль печален,
Неважно, я дышал,
И волны дня качали
Мой плотик о причал,
Смотрел глазами в небо,
Ноздрями дым внимал,
Кирпич ржаного хлеба
Ладонями ломал,
Свою незащищенность
Отвагой прикрывал,
Натуры непокорность
Вносил на пьедестал,
Молился не без веры
И к Господу взывал,
Оплакивал потери,
И славы бренной ждал,
Любил кого-то нежно,
Слова шептал на ушко,
Но зов и стон извечный
Изматывал мне душу,
Восторг религиозный
Мне небо открывал,
И я завораженно
Той глубине внимал,
Спускались ко мне ангелы,
Из блюдец пили чай,
Потом в альбом мне набело
Писали - не скучай,
Не мысли категориями,
МузЫке лишь служи,
И знай, покуда горя нет,
Пока не веришь лжи...
Мне снились реки белые
И синие моря,
Окно заиндевелое
И краски октября,
Ее лицо с грустинкой
В окладе долгих дней,
И милые морщинки
Единственной моей...
Эй, не плящите, черти,
Еще не помирать,
Но оживу ли смертью,
Воскресну ли? - как знать.

Иосифу Бродскому

Не все там будем,
Далеко не все,
Бежал я радостно по утренней росе,
Душа рвалась и пела, той свободы
Не понимал я, не осознавал,
Росы алмазы ступнями сбивал,
И расходились предо мною своды,
И небо улетало в вышину,
Хвостом лазурным отражаясь в белых водах,
У радуги сверкающей в плену
Пьянела обнаженная природа...
Не все там будем,
Далеко не все.

Упражнения графомана

Посвящаю Оле

Меня влекли когда-то
Иные даты,
Иные измерения, иная суть и проза,
В объятиях мороза
Я грелся состраданием,
Я углублялся в тайны
И бездны мироздания,
Поэт, избранник, муж,
Те бездны оказались
Не глубже грязных луж,
В которых отражалась
Лишь моя спесь,
Я вышел весь,
Нет, вру, не до конца,
Лаврового венца
Я все же жду и ныне,
Но как-то уже стынет
Моя гордыня,
Которую кормил я долго и напрасно,
Тогда конец ужасный
Я ждал,
Нет, не скажу смиренно,
Но как-то отстранено,
И даже где-то тайно
Его узреть желая
Поскорей.
Минуло много дней…
И вот пришла она,
И распахнула ставни,
И залечила раны,
И налила вина,
Сказала, все, что было,
Забудется, мой милый,
Есть хлеб, вода и стол,
И грубые полотна,
Есть жизнь, любовь, работа,
Простые вещи, роль
Свою не возвышай
До уровня Шекспира,
Не обойти полмира,
И не обнять весь мир,
Дыши, живи, люби,
Простой обед не пир,
И тризной не зови
Обычные волненья,
Будь проще, будь скромней,
И уважай людей,
Хотя уж за то,
Что и они угодны,
Тому, кто, приняв роды,
Нас вывел в этот сад...
И я спросил ее,
Так это ведь назад
Мне возвратиться надо,
Туда уж нет возврата,
Нет, ты не прав, ответила она,
Мы не пойдем назад,
Мы здесь поставим кресло,
Два стула, шкаф, диван,
И нам не будет тесно,
И я поставлю чай,
А ты наладишь кран,
И ходики мы купим,
Чтобы спешить вперед
С часами заодно,
Мы распахнем окно,
И к нам придет народ,
Улыбчивые люди,
Посмотрим мы кино,
И ляжем спать…
Так будет?
Боже мой,
Так уже есть,
Родной,
Садись скорее есть

* * *

Как трубы канализации,
Чакры забиты жирами,
Живу в безисходной прострации,
И это надежда нации.
Бегу от себя дворами,
Петляю чуть меньше полвека,
Такая банальная драма
Измученного человека.
Но сам я не банален, лишь чуть,
Окружение, среда - просто срам,
Отрезанной головой покачусь
Как Иоанн Предтеча к вашим ногам.

Хотя бы иногда

Я где-то Кафка,
Где-то Оруэлл,
Немного жалко -
Мало я успел,
Но в моей жизни буйной
Нету сроков,
Ведь я чуть Бунин
И немножечко Набоков,
Я Ерофеевым когда-то ездил в Петушки,
Шаламовым в пургу не видел зги,
Высоцким я хрипел в ночи московской,
В Нью-Йорке умирал великим Бродским,
Я Шукшиным чернел над белизной листа,
Тарковским мучился под тяжестью креста...
Не ставьте памятники, не нарекайте города,
Стихи читайте, ну хотя бы иногда.

* * *

У природы нет плохой погоды,
Написал однажды нам поэт,
Как поэт давно уж он не в моде,
Как комедиограф – в общем нет,
Впрочем, отказала ему муза
Уж давно, тому немало весен,
Несмотря за массу стал он узок,
Несмотря на вес стал легковесен,
Да и в лучшие свои годины, помню,
Он умом не шибко поражал,
Интеллектом был он с детства скромен,
Больше корпулентностью нас брал,
Я его не вспоминал бы сроду,
Если б не та строчка, что в начале,
Измочил я ноги в непогоду,
Меня струи ливня отхлестали,
Я с утра оделся б потеплее,
Если не рязановский прогноз,
Взял бы зонт, и шарф бы я на шею
Повязал, прикрыв им рот и нос,
Меня верить людям приучили
Мама, нянька, школьный педагог,
А теперь я как на суше рыбка
Мокрый скользкий с головы до ног,
Я прошу, не верьте вы поэтам,
Их удел – трепаться без умолку,
Бродят как сомнабулы по свету,
Население земли сбивая с толку.

От 72 столба до 49 километра

Посвящаю чужим женам Альмире, Марине, Терре и Яне.

На камнях не увидеть следа,
На губах запеклись заеды,
И тревожной тоской томим,
Я бреду по путям один.
Рельсы тянутся, может, сходятся,
Мне простится, скорее, спросится,
Гефсиманский мне страшен лес,
Не оставь же меня, отец.
Ко мне тянутся чьи-то губы,
Чьи-то руки и чьи-то зубы,
И петух уж собрался петь,
Возвещая благую ль весть.
Отрекутся друзья, я знаю,
Но заплачет жена чужая,
Поднесет белоснежную ткань
К кровоточащим жерлам ран.
Мне так страшно, о боже правый,
О такой ли мечтал я славе,
Чтоб меня живого сильного
Превратили в деревянного идола,
Чтобы мной в благовоньях мирры
Освящали все страсти мира…
Я бреду по путям один,
Вечный странник и пилигрим,
Я бреду, потеряв счет времени,
В своих думах и страхах затерянный.

Песнь о Ленине

Я родился на улице Ленина,
Я на улице Ленина жил,
Гениальней, твердили, нет гения,
И его я за это любил,
Меня в садик водили по Ленина,
Я по Ленина в школу ходил,
Мне твердили, что нет человечнее,
И я Ленина крепче любил,
По отцу дед мой как-то и где-то
Видел Ленина сам и живьем,
Я гордился причастностью к этому,
Этим горд был я ночью и днем,
Снился Кремль мне в сияние белом,
Снился Ленин живой и родной,
Клялся в вечной я верности делу
Коммунизма, обливаясь горючей слезой,
В пионеры вступил я с восторгом,
Красный галстук с восторгом носил,
В комсомоле избрали комсоргом,
И комсоргом хорошим я был,
Служил партии нашей народной,
Я старался, из кожи я лез,
И в огонь был готов я, и в воду -
За родимую КПСС,
В институте я делал конспекты,
Съев пуд соли на том не один,
По душе его были советы,
Наизусть заучил про рабкрин,
Философских тетрадей я мудрость
Пусть не сразу, но все же познал,
Начинал с его именем утро,
С его именем день провожал,
Так полжизни прошло в свете ясном
Гениальных идей Ильича,
А теперь в темноте я ужасной,
Без него я совсем одичал,
Ведь его с пьедестала убрали,
Сделав сразу во всем виноватым,
И за это – а это немало –
Буду мстить я козлам-дерьмократам.

В.С. Высоцкому

Я бродил у его дома.
Ждал, что на балкон он выйдет.
Словно он тогда не умер.
Он – живой, он - рядом, здесь.
Но не вышел он, и снова
Вспомнил я свою обиду -
Что за выкинул он номер -
Не с балкона, а с небес
Мне подмигивать украдкой,
Дескать, знаю, что несладко,
Но, держись, братишка, милый.
Находи и черпай силы,
Что в тебе, я знаю, есть.
Силы есть, не в этом суть.
Просто нету его рядом,
А его мне очень надо.
Без него не вижу путь.
Пробираюсь как-нибудь
Сквозь бурьяны, буреломы.
Где он? Может, все же дома
На диван лег отдохнуть.
Буду ждать, смотреть на окна.
Вдруг зажжется лампы свет.
Иль задвигается штора.
Будет мне не одиноко.
Буду знать, что смерти нет,
Пока верю, жду, что скоро
Выйдет на балкон он споро,
Сигарету разомнет,
И рукою мне махнет.

Написано несколько лет назад. В то время я часто приходил к его дому, стоял, смотрел на его лоджию и мне хотелось (и сейчас это желание не оставляет меня) встать на колени и стоять так несколько часов. Там есть такое место на территории католического костела - костел величественный, красивый, устремленный стрелами куполов ввысь - расположенного прямо напротив дома, где жил и умер Высоцкий, где стоит Христос (его скультура в полный рост, а, может, и выше, видите, я давно там не был, путаюсь) и его окружают пасущиеся животные, козы, кажется. Так вот я хотел встать на колени около Христа и рядом с домом Высоцкого. Они - два человека или богочеловека, я не знаю - оказавшиеся на меня колоссальное воздействие, жизнь и смерть которых волнует, мучает меня, не дает успокоиться.. Я сегодня ехал в машине, слушал Высоцкого и плакал. Как мне жалко его, как я хочу быть с ним рядом...

Е.Т. Гайдару

"По улице моей который год..."

Светило Солнце в небесах - потухло,
Трава - как зеленела на лугах - пожухла,
Ручей звенел, казалось - будет там всегда...
Покрылся толстым серо-грязным слоем льда.
По улице моей несут гробы,
И похоронный марш играют гномы,
Иные в кровь разбили свои льбы,
А у других и лбов-то нету. Кроме
Полоски узкой от бровей и до волос,
Мне этой ночью тяжко было, не спалось,
И тараканы ширкали по полу,
Что же сказал, ну этот как его, Саванарола?
Иль Заратустра? Нет, не те, не те.
И тот не с теми бродит где-то, мну кровать,
Пришла зима в обманной красоте,
Ну что же он сказал, ведь должен был сказать.
Кому, зачем сказал, я брежу, видно,
Мне горько - да, но больше мне - обидно,
Ушел, ушел, не попрощавшись, не сказав,
Что делать, виноват кто, кто же прав?
Я дом хрустальный видел пару раз,
И мальчики кровавые мне снились,
Сочится гной из полумертвых глаз,
А у него уже совсем закрылись.
Сиротство не приемлю как блаженство,
Не по нутру мне это торжество,
Как рыбу вскрыл свое бы естество,
Уродство принял бы как совершенство.
Ушел к иным пределам господин,
Сутулясь чуть и грустно улыбаясь,
Оставив нас с судьбою на один,
И на один же с нею оставаясь.

51

Вот и прошел пятьдесят первый день рожденья,
Салат доеден, торт едва начат,
Все разбрелись, со мною лишь сомнения
Остались и в развалочку сидят.
Одно из них скороговоркой причитает -
Неправильно живешь, неверно, все спешишь,
Другое нервным басом громыхает -
Ты медлишь постоянно, тормозишь.
А третье пьет и пьет за рюмкой рюмку,
Подмигивает мне зачем -то и косит,
Четвертое копается в дорожной сумке,
И, видно, что-то очень его злит.
Прогнать их? Скинуть наважденье одним махом?
Пойти пройтись до придорожнего ларька?
Жена дверь приоткрыла и со страхом -
Чего сидишь, ложись давай, пока.
Сейчас заснет, и выйду я из дома,
Пройдусь по зимнему и снежному двору,
Я, небо, снег, и никого не будет, кроме,
Конечно, пса еще, его всегда с собой беру.
Я вышел, задохнулся от мороза,
Как холодно, а обещали ведь тепло,
Деревья в грациозных зимних позах
Стоят в сугробах, их изрядно намело.
Ну что пойти купить бутылку водки?
Ведь неудобно трезвым мне стареть,
Тут дверь открылась, дочкин голос кроткий -
Пап, ну иди домой, что, хочешь заболеть?
Вернулся, лег, сон не идет ко мне, хоть тресни,
Ну, сяду за компьютер, подперев рукой главу,
Вот написал вам это. Интересно?
Да? Ну тогда не зря, может, живу?

И. А. Бродскому

Ах, Иосиф Распрекрасный,
Вашей славы половинку
Разломлю как мандаринку
На две части, но напрасны
Все старанья и потуги,
Не понять мне вашей славы,
Не постичь теченье лавы,
Ваши фраки, ваши фуги
Для меня непостижимы,
Эти схемы, эти схимы...
Как манит меня ваш голос,
Обороты речи странной,
Рвется голос словно волос
В поворотах иностранных,
Началось ли представление,
Иль закончилось – не знаю,
Вижу, бабочка летает...
Умирают поколенья,
Страшно корчась в исступлении
Жизни грубой и напрасной,
Только Вы один, прекрасный
Недоступный, неподвластный.

* * *

Я вчера пришел домой
И включил ТэВэ,
Тут же вижу, боже ж мой,
Путин там, ВэВэ.
Я пошел, налил коньяк,
Все ж таки момент,
Щас расскажет, что и как,
Он же президент.
Или, как его, премьер,
Мне по барабану,
Хоть премьер, хоть бычий хер,
Для меня он главный.
Начал бойко, про забор,
Про жэдэ теракт,
Не ослабим, мол, напор,
Мать их, так раз так.
И коррупцию дожмем,
Нам силенок хватит,
И в больницы завезем
Новые кровати.
Про кровати, вот беда,
Вру я, может быть,
Потому что я тогда
Отходил отлить.
Но про батьку, сжав виски,
Понял все, как есть,
Про любовь, что до доски
Гробовой мы вместе.
Путин выглядел ничё,
Видно, что не пьет,
Сплюнул я через плечо,
Пьет зато народ.
И потом, чуть загрустив,
Он про ВАЗ сказал,
Дескать, наших лад и нив
Опель поддержал.
Или нет, Пежо, кажись,
Мне-то все равно,
На троллейбусах всю жисть
Езжу, не в Рено.
Был еще вопрос из Пимжы,
Про сынков богатых,
Дескать, суки, по парижам
Миллионы тратят.
Путин дал ответ простой,
Однозначный дал,
Зуб им нужен золотой,
Чтоб во рту сиял.
Я еще налил чуток,
Чтоб не ослабел,
Выпил рюмку, съем сырок,
Поудобней сел.
Путин слушает вопрос,
Вид очень внимательный,
А потом он как понес
Всех к такой-то матери.
Я не понял-то вначале
Про кого кричит,
Дескать, всех поубивали,
Эти сволочи.
А потом дошло, ура,
До меня сквозь пыл,
Ходорковский все украл,
Всех потом убил.
Вот на этот самом месте
Я пузырь допил,
Стало мне неинтересно
Без коньячных сил.
Путин что-то говорил,
Слушал я в пол-уха,
Главное ведь я узрил,
Ждет нас всех – пирдуха.

Блоку. В день его 129-летия

«Я рабства не люблю…»

Высокий лоб,
Высокий слог, красивый человек,
О, Блок,
Я задыхаюсь от восторга,
Как он прекрасен,
Не только
«Нищей красотою
Зыбучих дюн и северных морей»,
Как он бывает чист и ясен,
И как тоскливо темен и не прост,
Не прав я - он не прост всегда,
Какая маята,
Какая мука, страсть
В неистовых глазах,
Я рад, что понимаю
Его язык, и боль его,
И голос мой звучит пусть и не так,
На том же языке,
Другом наречии, быть может.
Родился человек, и умер.
Как он красив был, как свободен
И неистов,
Как чисто звучат его стихи,
И плачет скрипка как ребенок.

* * *

Висит Христос, слепни кусают
Его высокое чело,
Никто доподлинно не знает,
Как получится так могло,
Что били, мучили, распяли
Мы сына Бога во плоти,
И честно скажет кто едва ли,
Ты нас за то, Господь, прости.
Христос воскрес, Христос воскрес,
Поют в домах и храмах,
Как хочется нам всем чудес
Для оправданья срама.
Христос воскрес, Христос живой,
Воскрес, хоть и убили,
Купили ложью свой покой
И совесть ублажили.
Умерших видел я не раз,
Воскресших же ни разу,
Не верить не зову я вас,
Прошу лишь, чтобы разум
Не оставлял вас до поры
Последнего причастья,
Христос воскрес - поют хоры,
Но грустно мне, я плачу.

* * *

Слово обесчещено.
На продажу – правда.
Как к гулящей женщине
Лезут к ней оравой.
В паутине времени
Истина потеряна,
Сквозь веков стекло
Не дойдет тепло.
Не услышать крика,
Не расслышать смех.
Не увидеть лика,
Не понять - что грех.
Били Его, бросили
В черноту земли.
На том месте после
Камни расцвели.

Тогда и теперь

Тогда
Я желал войны,
Страшась обреченности скуки,
Я жаждал разлуки,
Не видя вины
Чьей-то,
Я желал – скорей
То безумье, что я призывал.
Обрушилось бы на головы приживал.

Теперь
Мне война не нужна,
Она даже скучна,
Особенно с жерновами,
Мелящими неумолимо,
Какие счеты меж нами,
Все удары – мимо.

Зубы и душа

Выросли зубы,
Стоят в ряд,
Чему я, конечно, очень рад.
Но души не вырастить у дантиста
И даже на концерте Ференца Листа.

Чаша и чашка

Людям нужны простые вещи:
Чашка, тарелка, дом и семья,
Мне нужны чаша и вечный
Сумрачный вздох из небытия.

Самоедству не видно конца

Самоедству не видно конца,
Ем себя с макушки до пят,
На макушке не видно венца,
А на пятках не видно заплат.
Мне зарплату дайте огнем,
Ветром в поле, сбивающим с ног,
Молодым кисло-терпким вином,
Подойдет и березовый сок.
Подойдет и роса поутру,
Мне б напиться ей до пьяна,
Я, конечно, когда-то умру,
И, конечно, заплачет она.
Та, которая ждет не дождется,
Ту, которую нежно люблю,
Что начертано, то мне придется
Испытать – лишь об этом молю.

В прощенное воскресенье

Разорались вороны,
Видно, чуют весну,
Багровеют амвоны
К всепрощенному дню.
Ноздреватым стал снег,
Серо-грязным на вид,
Я прощаю вас всех,
А меня кто простит?
Кто же вспомнит меня,
Мать, жена или дочь?
Разожжет кто огня
В беспросветную ночь?
В ночь, когда счетовод,
Подчиненный богам,
Окончательный счет
Подведет моим дням.
А я буду лежать,
Притворившись живым,
Разучившись писать
Перед сретеньем с Ним.
Разучившись читать,
Разучившись сидеть,
Разучившись страдать,
Разучившись болеть.
Научившись жалеть,
Все и всех понимать,
Научившись скорбеть,
Научившись прощать (летать).

* * *

Отчего не хочу рифмовать эти строчки,
Эти милые строчки мои,
Почему мне не хочется плакать?
Так зачем я живу, неумело пытаясь страдать,
Иль казаться страдающим,
Фальшивя кривляясь, притворно мрачнея лицом?
Мне осталось... Ну что мне осталось?
Как же быть?
Не могу я лишь самую малость
Или самое трудное преодолеть,
Сделать шаг, отказаться от шага,
Промолчать, отойти иль сказать,
Не хочу, надоело
Словами играть и глазами,
Строить мины, походку, осанку ровнять.
Жизнь уходит, а жил ли?
Мне так трудно, о Боже,
Ну что я взываю?
Трудно ль мне?
Я в тепле и уюте. И сыт.
Но я морщусь,
И глаза наполняются слизью (влагой),
И голос мой слабнет.
И члены не хотят меня слушаться.
Что же дальше? Мне плохо. Кого мне позвать?
Некого. Я один... Я...
Я прячусь в отточиях.

Предчувствие

Написано без склеек, одним движением пера.

Дарованная не чаще
Чем раз в сто лет
Свобода испаряется
Как след от горячей чашки
На деревянном столе.
Погода меняется,
Небо хмурится,
Соседи лаются,
Собака щурится.
Полученное без труда,
Без затрат и мук,
Проваливается в никуда,
Валится из рук.
Песок уходит сквозь пальцы,
Инь сменяет янь,
Натянутая на пяльцы,
Рвется гнилая ткань.
Скрежет металла,
Ржавый зевок,
Перекуют орала
В испанский сапог.
Незаработанное пропадет,
Не жалко, черт с ним,
Кто там так поет,
Как будто вот-вот помрет,
Никто, это воет осень.
Осень убила память,
Бесслезное тусклое время,
Кругом черные камни,
Меж ними шмыгают тени.
Тени прежних времен,
Забудь о них, зачем они?
Шла рифма простая – сон,
Гони ее прочь, гони.
Все равно пойду спать, иди,
Не забудь горшок и колпак,
Что впереди?
Мрак.

Ложь

Официальные адепты
И клевреты всех мастей,
В тоги, френчи разодеты,
Льют имперской лжи елей.
Смрадной лжи разлиты лужи,
Так воняет, нету сил,
Вон, заходится кликуша,
Хоть иконы выноси.
Параноик шибко боек,
Лжет - и глазом не моргнет,
Шизофреник очень стоек,
Сколько дней подряд уж лжет.
Самый главный деловит,
Ясный взгляд, спортивный вид,
Только губы чуть дрожат,
И срывается на мат.
Ложью выкрашены стены,
Ложь сочится из щелей,
Все манежи и арены,
Все во лжи последних дней.
Но не это страшно, право,
Лжи налили по колено,
Страшно то, что той отравой
Растлевают поколенья.

Правда

В развевающихся ризах,
Окровавленных и грязных,
Она мечется по тризнам,
Где для многих сытый праздник.
Ей в лицо кидают люди
Черной липкой грязи горсти,
Бьют, плюют в нее и судят,
Криком заходясь от злости.
Плохо ей под небесами,
Всё она, бедняга, сносит,
Смотрит мокрыми глазами,
Ничего у них не просит.
Нет нигде у ней ночлега,
Нет приюта, нету крова,
Так и мается от века,
В кровь избита, нездорова.
Правда не нужна России
Ни для веры, ни для страха.
Палачи идут в мессии,
А мессий влекут на плаху.

* * *

Всё предается, продается,
Имеет цену, сорт и вес,
В аренду, лизинг, траст сдается
С передоверием и без.
Меняют люди то на это,
Дают кредит, берут залог,
И в позолоченных каретах
Продлить стремятся век иль срок.
Торгуют жизнью и талантом,
Душой бессмертной за алтын,
За должность теплую, за гранты,
За представительство, за чин.
За то, что по щеке потреплят,
Допустят, примут, разрешат,
Напишут для начала реплик
И на балкон определят.
Найдут десятки объяснений:
Условия, долги, расчет,
И адвокаты, без сомнений,
Найдутся - им уж начат счет.
Но с ними быть я не хочу,
Пусть старомодным кажусь вам,
Я говорю, кричу, шепчу:
Я не предам, я не продам.

Бродскому

Он родился в Ленинграде, умер в Нью-Йорке, похоронен в Венеции. Человек мира. Великий поэт. Вспомним его. Живя в храме собственного духа, он был очень открыт к людям. Его любили на поселении, где он провел несколько лет, осужденный советским судом за тунеядство. Он фотографировал там людей и дарил им фотографии. Он был очень красивым человеком и необыкновенно одаренным поэтом. Его поэзия - это вершины. Это сияющие в далекой высоте

недосягаемые вершины. Он не просто попадал в те мишени, в которые другие не могли попасть. Он видел те цели, которые другие просто не видели. С нами рядом жил гений. Он был изгнан с Родины. Его Родиной стал весь мир. Но он останется на все времена великим русским поэтом Иосифом Бродским. Помянем его.

Он умер. Разбито стекло.
Пустынные дали мертвы.
Могло быть иначе? Наверное, могло.
На темные волны Невы
Ложится точеная тень.
Он вырос и жил средь балтийских болот.
Кончается день.
Он умер. Теперь не живет.
Не бьется в тенетах судьбы.
Щербатый не крутится диск.
Но в небе ночном проявляется лик.
Сквозь вату я голос трубы
Различаю.
Я верю, я знаю,
Он сидит у окна.
Так нальем же вина.
Он волною плывет.
Он живет.

В преддверии 8-го Марта опыты шутливой стилизации

Маяковский:
Тебе, женщина и гражданин,
Скажу, чувства собрав в кулак,
Лучше, чтоб муж был в жизни один,
И хорошо бы, чтоб не дурак.

Еще Маяковский:
Вам, любящим сладкие блюда,
Жизнь отдаю в угоду.
Смотрите, какое я чудо,
Причем в любую погоду.

Бродский:
Я в Нью-Йорке и Риме лишь гость,
Мне без женщин везде аутодафе,
На Васильевский остров хочу на погост,
Но сначала сходим в кафе.

Пастернак:
Гул затих, свеча стояла,
И Ахматова сказала,
Если лишь свеча стоит,
Это мало, брат пиит.

Еще Пастернак:
Я женской прелести секрет
С разгадкой жизни ставил вровень,
Не разгадал за столько лет,
Вот Нобеля и не достоин (хоть и дали).

Пушкин:
Мой дядя -- самых честных,
А я -- любых, неместных,
Теперь скажу, чего же боле:
Любви милей покой и воля.

Блок:
По вечерам у ресторанов
В любую стужу и мороз
Я от любви к вам вечно пьяный
И вечно в венчике из роз.

Высоцкий:
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Но женских прелестей я раб,
Хоть Гамлет я, хоть я Хлопуша,
Хоть я Жеглов, хоть я араб.

Лермонтов:
Скажи-ка, дядя, ведь не даром?
Не даром, Миша, 100 доллАров.
Есть высший суд, поклонницы таланта,
Могли б поэту дать бесплатно.

Еще Лермонтов:
Выхожу я на дорогу,
Путь кремнист, я ростом мал,
Женщин я любил немногих,
Больше Музе я внимал.

Есенин:
Простыня, кровать, постель,
Я -- с Рязани, ты -- откель?

Еще Есенин:
Белая береза,
Клен ты мой у моря,
Звать меня Сережа,
Женку -- Айседора.

Евтушенко:
Со мной вот что происходит,
Хоть я со станции Зима,
От жара чувств схожу с ума,
Сойду, и мне полегче вроде.

Волошин:
И не прельстившись ложью,
Скажу тебе как встарь,
Ты тварь, конечно, Божья,
Но все-таки ты тварь.

Демьян Бедный:
Знавал я коммунисток
Различных возрастов,
Я их в парткоме тискал,
И был всегда готов.

Максим Горький:
Над седой равниной моря
Женской радости смешки:
Капри вам не Соловки.

Грибоедов:
Служить бы рад
Я женской красоте,
Шел в комнату,
Но в ней – не те.

Северянин:
Как хороши, как свежи были б розы,
Шампанское в бокале тонком,
Коль не российские морозы
И большевистские подонки.

Окуджава:
Ах Арбат, мой Арбат,
Комсомольская богиня,
Ты зови меня Булат,
Будем вместе жить отныне.

Гумилев:
Я моряк, поэт, рубака,
Мне Ахматова женой,
Модильяни лишь собака
Мне мерещится порой.

Тютчев:
Мысль изреченная есть ложь,
Скажу «Люблю» - не верь мне,
А «Не люблю» скажу, то что ж?
Я помолчу, наверное.

Мандельштам:
Мы живем под собою не чуя страны,
Гул и лязг колесниц нам не важен,
Но с тобой – ни страды, ни греха, ни вины,
Даже век-волкодав мне не страшен.

Некрасов:
Есть женщины в русских селеньях,
Ты поезжай и подивись,
Ну и добавлю без смущенья:
А мужики перевелись.

Шекспир:
То be or not to be,
То die or not to die,
Forever жду любви,
I wait it – так и знай.

The Beatles:
In the town when I was born
Колокольный не слышен звон,
Come together, моя краса,
I am back in the USSR.

Вознесенский:
Плывет из Штатов фрегат «Авось»,
Я тебя никогда не забуду,
Великим поэтом стать не пришлось,
Но и маленьким я не буду.

Павел Коган:
Я с детства не любил овал,
Яиц не ел, хоть тресни,
И в отношениях искал
Фигур поинтересней.

Еще Северянин:
Я гений Игорь Северянин,
Ты – королева, я – твой паж,
И в будуаре на диване
Ты что-нибудь уж мне покажь.

Михалков:
Шел трамвай десятый номер
Тополиных вдоль аллей,
Я пока еще не помер,
Я люблю вас. Ваш Сергей.

Рязанов:
У природы нет плохой погоды,
Подсказал когда-то мне мой дар,
Только вышел я теперь из моды,
Думаю, не прав был тот Эльдар.

50

Мне надоели слезы,
Особенно те, которые не текут по щекам,
Потому что нет той силы, которая могла бы заставить заглянуть
В лужу и увидеть вместо своего отражения
Чью-то ногу в грубом башмаке,
Грубом, как холст в руках у ремесленника
В неопрятном фартуке.

Сообразно непонятно чьему замыслу
«Львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы»
Смотрят на меня насмешливо и вопросительно,
И в этом вопросе звучит для меня тонкая и бессильная струнка
Ушедших и непредвиденных закатов
Цвета льна.
Может быть, но скорей – нет, и пристяжные хрипят,
И коренной мотает головой,
Что же будет с нами?
Будет весна, и будут цветы, и будет плыть Нерль,
Столетия пройдут.
Неужели все напрасно? Я не хочу в это верить.
Что-то со мной произошло – я прожил полвека.
Ладонь обнимает лицо, пальцы теребят щеки,
Они сухие и теплые, я не плачу.
Я ребенок, у меня есть мяч, и скакалка, и велосипед.
И я счастлив.
И в этом бездонном счастье, бездонном как небо
Летит самолет, маленький как мизинец,
А в самолете сидит в кресле мальчик,
И смотрит в иллюминатор и видит облака.
«Облака плывут, облака,
В милый край плывут, Колыму»,
Моя бравада маскирует немощь,
Притворная сила – слабость и страх,
Я не верю и не надеюсь, я слаб.
Голос мой затихает.
Гудение проводов наполняет комнату,
Милый Набоков, его слова стучатся тихо в черную обложку,
«Не выходи из комнаты»,
Зачем тебе эти размытые поля, эта черная земля,
Зачем тебе эти лузгающие семечки бабы,
Эти старики на завалинках,
Этот трактор, застрявший в грязи и твоей памяти?
Отряхни прах, утрись, скинь наваждение,
Ничего нет, ни позади, ни впереди.
Лишь только раскаленный штык,
Коснувшийся острием впалого живота,
И животный крик, заполнивший собой все мироздание.
«Все вселенная пахнет бензином»,
И женскими колготками, и опротивевшими шанелями номер пять,
Москва-третья, Лось, Лосиноостровская, Северянин… - я не хочу туда,
Я хочу в Петушки, «где никогда не отцветет жасмин»,
Я хочу упасть в куст жасмина и задохнуться этим запахом.

Навсегда.

* * *

Я не отвечаю за ветер
Над полем мчащийся,
Я отвечаю за угли,
Красные углы тлеющие.
Ни за что на свете
Не отвечаю я
Кроме причастия,
Кроме причастности,
Кроме частностей.
И в вечности
Хочется мне, что виделись
Из прошлого и будущего
Красные угли тлеющие,
За них отвечаю я.

* * *

Я прошу меня расстрелять,
Не иметь ни малейшей жалости,
Перед смертью жестоко пытать,
Не лишайте и этой малости.
Вбейте в ступни железные гвозди,
Что вам стоит – войдут легко,
И ломайте смелее кости,
Пусть их хруст слышат далеко,
Раскаленным железом жгите,
Режьте кожу мою на полосы,
Пассатижами ноздри рвите,
Вырывайте клоками волосы.
И ногами бейте по почкам,
Может быть, в чем-нибудь сознаюсь,
Например, в том, что однажды ночкой
Голым шел по Тверской, не стесняясь,
Или в том, что писал я кляузы
На монголов в их курултай
И когда-то хотел я Яузу
Переплыть стилем баттерфляй,
В Коктебеле якшался с панками,
Отрастил ирокез лиловый,
А в Алуште пил пиво с янками
И орал, что одной мы крови.
Вы иголки поглубже вбейте
Мне под ногти и рук, и ног,
Кипяток на макушку лейте,
Чтоб я скрыть ничего не смог.
А потом уж стреляйте смело,
Как признаюсь во всех грехах.
И развейте над речкой Белой
Мой вонючий и мерзкий прах.

* * *

Я перешел с диеза на бемоль,
И перца стал поменьше добавлять
В супы и речи. Даже соль
Я берегу теперь. Как знать,
Умнею иль старею. Может быть.
Но этой осенью не хочется мне драк.
Покоя хочется. Тепла. С собой побыть.
Задуматься. Осмыслить. Не пустяк
С самим собой наедине остаться.
Не каждый выдержит.
Ведь очень может статься,
Что станет совсем тяжко, и тогда
Случиться может всякая беда.
Не напишу пока что я бекар,
Не хочется брать горлом и напором,
Я шепот задушевных разговоров
Предпочитаю грому битв и свар.
Я приглашу на ужин одну даму,
Поставлю увертюру из «Аиды»,
Все позади - трагедии и драмы,
Переживанья, ссоры и обиды.
Аллитерации мне больше ни к чему,
Неспешных тихих хочется бесед,
Я еле слышно прошепчу «Тебя люблю»,
Услышу еле слышное «Люблю тебя» в ответ.

* * *

Я вышел из юдоли слёз,
Но не попал в объятья лета,
И ароматом нежных роз
Не насладился. Тех сюжетов
Я не снискал.
Я вышел из юдоли грёз
Туда, где бури грохотали,
И скулы сковывал мороз
И страх. Теперь же я едва ли
Уж засмеюсь.
Я вышел из юдоли поз,
Быть может, принятых всерьез,
Малозначительных волнений,
Полупонятных откровений
На каменистый путь сомнений,
Раздумий, самообвинений,
Где тяжек выбор, боль остра,
Где кровь ала, и слышны стоны

Куда не кинь.
Где не выходят на поклоны,
И роль одна - ей имя жизнь.

Люблю

Я люблю восходы и закаты,
Свет Луны и отблески огня,
Нравятся мне пса большие лапы,
Сна забвенье и успехи дня.
Я люблю себя, когда я честен,
Нравится мне друг, когда не врет,
Я люблю хорошие известья,
Вдохновенья пыл и дум полет.
Я люблю смотреть в глаза собакам,
В них я вижу чистоту небес,
Я полезу с кулаками в драку,
Коль заденут женщину и честь.
Я люблю задуматься о жизни,
Нравится прозренья краткий миг,
Должное отдать пирам и тризнам,
Нужное понять из добрых книг.
Я люблю, когда смеются дети,
Нравится мне их волшебный смех,
Я хочу чудес на белом свете,
Ожидать их – не великий грех.
Красоту люблю я рук и ртов,
Я люблю сиянье глаз и лиц.
Нравится мне запахи цветов,
Музыку люблю и пенье птиц.
Я люблю порывы и подъемы,
По душе мне страсти тетива,
Я люблю уют родного дома,
Крепкий чай и добрые слова.
Нравится смотреть мне истин роды,
Прямота люблю, открытый бой,
Я люблю простор, люблю свободу,
Встречный ветер, ливень проливной.