Ровно 35 лет назад президент Соединённых Штатов выступил перед британской палатой общин. Эта речь вошла в историю. Имя Рональда Рейгана встало над поверженными Карлом Марксом и Владимиром Лениным, которого Ронни пренебрежительно называл Николаем – будет он ещё их запоминать. Собственно, из всей речи довольно одной фразы: «Воспользуемся нашей силой и оставим марксизм-ленинизм на пепелище истории». Пацан сказал – пацан сделал.

Оправдывая высокое доверие

Рональд Рейган был подлинным фанатом свободы. Ещё до избрания президентом он прославился как человек волевой и решительный. Будучи self-mademan'ом, он считал, что возрождение величия его страны (подорванного неудачливым Джимми Картером) произойдёт на путях частной инициативы. Частная же инициатива по определению противоречит воле начальника. Значит, сокращать государство. Кроме одной функции — защиты человека от преступников, террористов и коммунистов.

В понятиях Ронни эти категории были вообще-то едины. Коммунизм для Рональда Рейгана был тем же, что нацизм для Франклина Рузвельта. Не просто политическим противником текущего момента, а экзистенциальным мировым злом. Силой, отначала враждебной человеку – которую человек обязан уничтожить.

С первых дней правления Рейгана стало ясно: с этим товарищем не соскучишься. «В результате президентских выборов к власти США пришли наиболее реакционные силы американского империализма во главе с Рейганом»,— эти слова советской пропаганды стали лучшей рекламой новоизбранному главе Белого дома. И Ронни целиком и полностью оправдывал доверие, оказанное ему агитпропом КПСС.

В Сальвадоре он помогал правительству подавлять просоветских коммунистов. В Никарагуа поддерживал контрас, воевавших против сандинистов. В Анголе и в Мозамбике, в Камбодже и в Лаосе, в Польше и в Афганистане — везде Рейган выступал открытым союзником антисоветских сил. Коммунистические зубы затрещали и начали со свистом разлетаться по планете.

Массированное военно-политическое контрнаступление двинулось в Третьем мире. Антикоммунистические повстанцы обрели мощную политическую поддержку и получили доступ к американскому оружию. Разрозненные столкновения с красноканнибальскими режимами соединялись в глобальную освободительную войну. Но не менее важным элементом рейгановской политики стало укрепление НАТО. Главным же атлантическим союзником США являлась Великобритания. Тем более, что главой британского правительства в 1979 году стала Маргарет Тэтчер. Ронни и Мэгги сходились в ценностных установках. И в конкретно-политических тоже. Хотя в плане антисоветизма Тэтчер считалась несколько более умеренной. Но очень ненамного.

К исходу кровавого века

И вот — июнь 1982-го. Рейган посещает Британию. 8 июня он выступает с речью, которой бы гордился сам Уинстон Черчилль. Эта речь была адресована не только британцам, но и всему миру. В том числе и советскому правительству.

Прежде всего Ронни обратил внимание британских парламентариев на то, что даже в условиях экономических трудностей «свободные народы могут работать сообща с целью решения таких серьёзных проблем, как инфляция, безработица, торговля и экономическое развитие в духе сотрудничества и солидарности». Дело в том, что, помимо Британии, он посетил ФРГ, Италию и Францию. Во Франции в те годы правил социалист Франсуа Миттеран, что не помешало Рейгану называть эту страну «сестринской демократией».

Однако, помимо сестёр, есть ещё и мать. Конечно, речь идёт о Британии. Ронни не стесняется называть свой визит «возвращением на родину». Именно здесь, на исторической родине американцев, «обсуждались и уточнялись права свободного народа и проходили процессы, связанные с представительством». Рейган чрезвычайно высоко оценивал успехи демократии как в Британии, так и в стране, президентом которой ему довелось стать.

Далее Ронни вспомнил, что это не первый его визит в Британию. Он уже был здесь почти полтора года назад. Где «здесь»? В британском посольстве в Вашингтоне. Любое дипломатическое учреждение является территорией государства, которому он принадлежит. Рейган подчеркнул этот момент, дабы продемонстрировать своё уважение к незыблемости государственных границ Великобритании. В условиях Фолклендской войны это означало безоговорочную поддержку позиции Лондона.

Не без прикола отметил Ронни реакцию Мэгги на лицезрение портрета Его Королевского Величества короля Георга III. Того самого, против чьей тирании некогда восстали тринадцать британских колоний. Мэгги выразила надежду, что Ронни не смущается стоять под его портретом, и предложила не ворошить прошлое. При этом она отметила, что многие англичане согласятся со словами Томаса Джефферсона: «Неплохо устраивать время от времени небольшое восстание».

Ронни всегда был мастером слова. Упомянув восстание, он знал, о чём говорит. Потому что дальше его речь постепенно подходит к главному. К Берлинской стене, которую американский президент видел своими глазами. «Это достойная подпись режима, построившего её»,— замечает он. Каждый подписывается по-своему. Одни — буквами, другие — рисунками, третьи — крестиками. СССР подписался вот так — тюремной оградой на стыке миров.

Затем Ронни рассказывает ещё об одном символе, размещённом в Варшаве. Это знак, показывающий расстояния до двух столиц — Брюсселя и Москвы. Первый город, как отмечает Рейган, является «штаб-квартирой ощутимого единства Западной Европы». Тонкий намёк на то, что необходимо укреплять НАТО. Второй город — центр «империи зла». Это выражение появится позже, в речи от 8 марта 1983-го. Но британские депутаты и так знали, чьё правительство располагается в данном городе.

Так вот, расстояния от Варшавы до обеих столиц равны. Польша — это не Восток и не Запад. Польша — это центр европейской цивилизации. Рейган обнаруживает, что такое выгодное положение плохо согласуется с угнетением, в котором ныне находится эта страна. Трагедия поляков в том, что они каждый день вынуждены бороться за то, что «мы», американцы и англичане, считаем естественным. Для англосаксов права человека являются чем-то самим собой разумеющимся, и тем трагичнее выглядит нарушение данных прав в самом центре Европы.

А что стало причиной такого ненормального положения дел? Рейган отвечает:

«Мы приближаемся к концу кровавого века, охваченного страшным политическим изобретением — тоталитаризмом. Оптимизм сейчас затруднён не потому, что демократия менее энергична, а потому, что враги демократии усовершенствовали свои инструменты репрессий».

Вот в чём проблема. Вовсе не в демократии. Кстати, заметим, что для Рейгана демократия всегда связывалась с понятием силы. Если демократия, то обязательно вооружённая, энергичная. Ронни никогда не был поборником псевдодемократии в якобы пацифистской обёртке. Поэтому его речь не столько об ужасе, сколько о надежде. Рейган продолжает: «День за днём демократия демонстрирует, что она не совсем хрупка». Он замечает, что ни один из тоталитарных режимов пока не смог рискнуть свободными выборами, поскольку режимы, заложенные штыками, не укореняются.

Американский президент прекрасно понимал, что это не фигура речи. И не только о странах Восточной Европы. В самой России большевикам, прежде чем начать мировую экспансию, пришлось сначала открыто воевать с русским народом, затем устроить голод по всему Союзу, после чего добивать сопротивление в годы Большого Террора. И безуспешно. После войны начался новый раунд сопротивления, продолженный диссидентами в политической сфере, цеховиками — в сфере экономической, бунтарями Новочеркасска, Мурома, Александрова – в социальной.

Начать и кончить

В своей речи Рейган делал явные и неявные отсылки к британскому юмору, но не стеснялся использовать и советские анекдоты. Например, он вспоминает один из таких анекдотов: мол, СССР всегда останется однопартийным государством – когда там разрешат оппозиционную партию, к ней примкнут все. И это говорилось не голословно: «Сила движения «Солидарность» в Польше заставляет вспомнить об этом».

Далее Рейган обращает внимание на опасность новой мировой войны: «Ни президент, ни конгресс, ни премьер-министр, ни парламент не могут провести день, полностью свободный от этой угрозы». Он считает, что разоружение — прекрасная вещь. Если враги безоружны. А пока они вооружены, военная мощь сил свободы — гарантия существования не только свободного мира, но и мира вообще.

А если бы мир угнетения обладал ядерной монополией? Президент даёт ответ: «Историки, вглядывающиеся в наше время, заметят последовательную сдержанность и мирные намерения Запада. Они заметят, что именно демократические государства отказались использовать угрозу своей ядерной монополии в 1940-х и начале 1950-х за территориальную или имперскую выгоду. Если бы ядерная монополия находилась в руках коммунистического мира, то карта Европы, а по сути и всего мира, выглядела бы совсем иначе. И, конечно, они заметят, что не демократии вторглись в Афганистан или подавили польскую «Солидарность», и не демократии начали химическую и токсиновую войну в Афганистане и Юго-Восточной Азии».

Следует заметить, что для США отказ от «имперских выгод» стал во многом результатом сознательного курса, которого придерживался Рузвельт. Рейган, некогда поклонник своего великого предшественника, на всю жизнь впитал в себя эту идею.

Интересны примеры, которые Ронни использует для иллюстрации бесчеловечности тоталитаризма: Великая Чистка, Аушвиц, Дахау, ГУЛАГ и Камбоджа. Рейган сотрудничал с Коалиционным правительством Демократической Кампучии, но не имел никаких иллюзий относительно «красных кхмеров». Он знал, что этот режим ответственен за геноцид собственного народа и должен за всё ответить. Разумеется, после изгнания вьетнамских оккупантов.

Что касается Аушвица и Дахау, то Рейган всегда негативно относился ко всем формам расизма, включая антисемитизм. В списке его героев мы видим Мартина Лютера Кинга и Жонаша Савимби — чернокожих борцов за свободу. Именно поэтому в своём понимании свободы он не ограничивался каким-то одним континентом, одним народом, одной страной или расой. Он знал, свобода едина и неделима.

В речи Рональда Рейгана мы видим постоянные отсылки к Уинстону Черчиллю. Он понимал, что британцам льстит использование этого образа. С другой стороны, именно Черчилль в своё время стал одним из символов победы над нацизмом. Он же, Черчилль, произнёс речь, с которой началась Холодная война. Теперь Рейган принимал эстафету. Черчилль начал войну, Рейган её закончит. В 1982-м многим это казалось фантастикой. Но не Рейгану. У него был рецепт, как победить мировое зло. Но рецепту всегда предшествует диагноз: «Если история чему-нибудь учит, так только тому, что самообман перед лицом неприятных фактов — безумие». Ронни риторически вопрошает: «Должна ли цивилизация погибнуть в граде огненных атомов? Должна ли свобода увянуть в тихом, мёртвом помещении с тоталитарным злом?» Естественно, нет. Будет наоборот.

Где-то Карл не ошибся

«Как это ни забавно, Карл Маркс был прав, – замечает Рейган. – Сегодня мы являемся свидетелями великого революционного кризиса — кризиса, при котором требования экономического порядка напрямую противоречат требованиями порядка политического. Однако кризис происходит не на Западе, свободном и немарксистском, а в логове марксизма-ленинизма, в Советском Союзе. Именно Советский Союз идёт вразрез с историей, отрицая в своих гражданах человеческую свободу и человеческое достоинство. Перечисленное связано с экономическими трудностями. Темпы роста национального продукта неуклонно снижались с пятидесятых и составляют меньше половины того, что было тогда».

Рейган поражается масштабам советского экономического застоя: страна, в которой пятая часть населения занята в сельском хозяйстве, не в состоянии прокормить себя. Если бы не частный сектор, то страну мог бы захлестнуть голод. Почти четверть советской сельскохозяйственной продукции и почти треть произведённого мяса и овощей приходится на частников, хотя частные участки занимают всего лишь три процента пахотных земель. Сокращение экономического роста соседствует с увеличением военного производства. Вердикт американского президента суров: «Здесь мы видим политическую структуру, которая больше не соответствует её экономическому базису, мы видим общество, где производительные силы мешают силам политическим».

Короче, если есть в марксизме хоть что-то применимое – вот оно. И вот кто нашёл рациональное зерно в «передовом учении».

Рейган сравнивает свободные и несвободные страны, и во всех случаях первые выглядят выгоднее своих коммунистических соседей. ФРГ не только свободнее, но и богаче ГДР. Австрия во всех смыслах привлекательнее Чехословакии. Малайзия предпочтительнее Вьетнама, от которого она отделена Сиамским заливом. И наконец, Ронни делится рецептом. Он достаточно прост: надо не бояться человека. Надо дать волю его творческому потенциалу. Пусть он не озирается на государство. Пусть он делает то, что ему хочется, и развивает индивидуальное начало. «Коллективизм подавляет все лучшие человеческие импульсы»,— заявляет Рейган.

Но здесь надо уметь понимать президента. Ронни вовсе не против любой кооперации, любого коллектива. Наоборот, в начале речи мы видим его отсылку к «духу сотрудничества и солидарности». Который как раз и поможет свободным народам победить. Именно благодаря всемирной солидарности предстояло уничтожить советский режим.

Рональд Рейган называет великие примеры борьбы за свободу. Фермопильское сражение, восстание Спартака, штурм Бастилии и Варшавское восстание. Преемственность обозначена чётко: от борьбы свободных граждан против восточной деспотии к борьбе рабов за своё освобождение, далее к уничтожению дворянского всесилия и, наконец, к восстанию против одного из главных двух зол XX века.

Но важно не путать борцов за свободу с теми, кто лишь прикидывается таковыми. Рейган никогда не спутал бы украинских добровольцев с дэнээровскими импер-«ополченцами». Как не путал никарагуанских контрас с сальвадорскими коммунистами.

Интересно, что Рейган, всегда уважавший и поддерживавший Израиль, лишь мимоходом упоминает только что начавшуюся Ливанскую войну. И то для того, чтобы заявить: «Израиль должен вернуть свои силы домой». Новая ближневосточная заваруха немного не вписывалась в его планы. Не ко времени.

Победа не должна удивлять

Идеал несложен. Он сводится к «инстинктивному стремлению человека к свободе и самоопределению». Именно поэтому, как замечает Рейган, в Индии монополия одной партии наконец-то уступила место принципу реальной состязательности на выборах. Именно поэтому 16 из 24 стран Карибского бассейна и Центральной Америки свободно избирают себе правительства. Именно поэтому продолжается борьба в Польше и даже в Советском Союзе. В качестве примеров «инстинктивного стремления» Ронни приводит ГДР-53, Венгрию-56, Чехословакию-68, Польшу-81. Тенденция должна быть продолжена, и сами западные демократии должны подавать хороший пример. Что называется, будьте людьми, и тогда к вам потянутся.

«Кто мы такие?» — задаёт вопрос Рейган и тут же отвечает: «Свободные люди, достойные свободы и решившие не только оставаться таковыми, но и помогать другим обрести свою свободу».

Речь шла ни много ни мало о «марше свободы и демократии», о «крестовом походе за демократию». В рамках этого похода Рейган предложил устроить дебаты с Леонидом Брежневым по следующему принципу: советскому лидеру дают возможность свободно поговорить с американскими телезрителями, а Рейган получает шанс напрямую пообщаться с телезрителями советскими. Можно попробовать убедить людей в своей правоте, показать людям, что есть альтернатива. Вдобавок к этому, неплохо было бы организовать что-то вроде телемостов.

В общем, Советскому Союзу завуалированно предлагали смягчить режим. Одновременно Ронни ясно давал понять, что одними речами не обойдётся. Демократия должна уметь себя защищать. К красивым речам прилагалось развитие вооружений. Советским лидерам оставалось лишь сделать выбор: либо продолжить гонку вооружений и неизбежно упасть в экономическую яму, либо понемногу «ослабить гайки» и в конце концов тоже уйти в небытие. Оба варианта рано или поздно вели коммунизм к концу.

Советский Союз попробовал оба варианта. И погиб перед лицом более жизненного идеала. Рональд Рейган оказался прав. Великий революционный кризис сломал мировой коммунизм. Менее чем через десять лет после его речи КПСС/СССР не стало. Освободившиеся страны, в том числе Россия, двинулись «к миру, в котором все люди наконец могут определить свою судьбу».

Правота Рейгана проявилась не только в политическом предвидении. Главное — он дал установку. Появился ориентир, не позволявший жителям демократических стран расслабиться и уснуть. Этот ориентир существует и сегодня, хотя угрозы изменились. Значит, до сих пор актуален рейгановский оптимизм. Вспомним его слова:

«Распад советского эксперимента не должен нас удивлять».

Не удивит и распад гнусных режимов псевдотрадиционалистского мракобесия, произвола и воровства, пришедших на смену коммунистическому тоталитаризму. Сейчас они кажутся прочными. Но думается, весь мир посмеётся над этим впечатлением гораздо раньше, чем через десять лет.