Слово "эвтаназия" было впервые использовано Френсисом Бэконом в 17 веке для обозначения "легкой смерти", а с 19 века после ряда смысловых трансформаций это слово стало означать умерщвление живого существа из жалости, с целью облегчить страдания умирающего.

Страдания близкого человека или даже собаки или кошки вызывают у человека ответные страдания. Видя, как мучается близкое им существо, люди задумываются - зачем продолжать его страдания, не лучше ли побыстрее отправить его к праотцам?

В отношении домашних животных это решается гораздо проще, чем в отношении людей. В нашей стране в отличие от ряда стран Запада эти вопросы не отрегулированы ни с медицинской точки зрения, ни с правовой.

Хотела бы обратить внимание на один аспект этой проблемы. Да, нам жаль людей, умирающих в страданиях. Но, быть может, нам больше жаль себя. Эта жалость к больному двусмысленна. Чего в ней больше - жалости к умирающему или к себе?

Можем ли мы или даже врачи оценить - насколько невыносимы боли у больного, тем более, если он находится без сознания? Может быть, эти боли становятся невыносимы для нас, берущих на себя роль Божественного провидения, вмешивающихся в план, написанный, наверное, в отношении каждого из нас на небесных скрижалях.

И я бы здесь не поддержала возможную реакцию циника, что, дескать, в этом и состоит, быть может, этот план. Слишком серьезна тема разговора.

Соблюдается ли при эвтаназии свобода выбора самого умирающего? Желает ли он умереть, даже если его глаза умоляют нас об этом. Думаю, что фармакология и медицина дают сейчас возможность снять любую боль. Вот этим и надо заниматься - грамотно, скрупулезно, индивидуально. А не ограничиваться анальгином с димедролом или слабыми наркотиками без индивидуального их подбора.

На крик о помощи, на страдания и мучения нельзя отвечать смертью. Причинить смерть - означает избавить прежде всего самих себя от необходимости услышать этот крик, его подлинный смысл, поскольку за словами "убей меня" возможно кроется мольба: "раздели мою боль и помоги мне".

Получается, труднее "сопровождать" больного в его страданиях, быть с ним рядом, разделить его боль, чем убить его. Страшно это.

Надо исходить не из желания облегчить себе жизнь, а из того, что любая жизнь - есть жизнь, уникальная и неповторимая. А после смерти уже ничего не изменишь и не исправишь. Надо облегчать страдания, быть рядом с больным, гладить его по голове, убирать за ним, ухаживать, любить. А не брать на себя роль Бога. Людьми бы остаться.

У нас не принято говорить о смерти. Смерть - тема тяжелая, муторная. Где-то люди страдают, умирают. Но не с нами, не рядом. В хосписах, госпиталях, домах престарелых...

Мы стараемся избегать разговоров о смерти, это слово табуировано. Мы подобно страусу прячем голову в песок при разговорах о смерти, морщимся, стараемся, чтобы тень этих разговоров не коснулась наших счастливых лиц. А почему? Да потому, что смерть неудобна, некрасива, она трагична, драматична. Все неприятное отвергается нашим сознанием, не привыкшим трудиться, задумываться. Все, что отделяет нас от привычных хлопот, нам не нравится.

Мы - заняты, мы бежим как белка в колесе, мы охотится за занятостью и развлечениями. Мы отрицаем все, что превышает нас или непонятно нам. Нам (не всем, конечно) неприятны и раздражают даже муки и смерть Христа. Сегодняшнее общество желает быть антитрагичным. И становится таковым. Внешне. На виду - блестки, блюда, красотки, танцы, гламур, успех...

Но смерть со всей неизбежностью рано или поздно накрывает нас всех без исключения своим черным крылом.

Смерть является важнейшим моментом, который дает смысл всей жизни. Когда она приходит, то она как бы возвращает умирающего самому себе, приводит к встрече с самим собой.

Должно существовать право "познать собственную смерть". Последний этап жизни не лишен смысла. Смерть не лишена смысла. Наоборот. Она может быть наполнена глубинным познанием сущности жизни, принести с собой момент прощения, примирения с самим собой, с другими, с собственной жизнью, с Богом.