12 июня 1991 года глава Российского государства впервые за 1100 лет был избран всеобщим прямым голосованием. И как только многонациональный российский народ получил право свободно избрать своего лидера – он немедленно избрал человека, выступавшего под лозунгами максимального расширения свободы.

Борис Николаевич Ельцин победил задолго до голосования и, естественно, выиграл в первом туре. Предпоследний советский премьер и будущий постсоветский банкир Николай Рыжков с его «умеренно-радикальным вариантом перехода к регулируемому рынку»… Выскочивший из таинственной табакерки Владимир Жириновский, политически надолго переживший своих кураторов из ЦК и КГБ, наивно полагавших, что создали марионетку… Неумелый популист Аман Тулеев, годами потом кочевавший между радикальной оппозицией ельцинизму и ельцинским же административным аппаратом... Генерал «Альберто Макачет», обещавший то побить врагов камнями, то вернуть розничные цены к уровню 1990 года. «Номенклатурный шестидесятник» Вадим Бакатин, типичнейший горбачёвец, с печатью политической обречённости в глазах и на лбу… На пятерых они получили чуть больше 40 процентов, остальное взял один Ельцин. Если кто из проигравшей пятёрки и мог считать свой результат сколько-нибудь успешным, то разве что Владимир Вольфович, неожиданно пришедший третьим. Он ещё не раз удивит страну и мир.

Избрание Бориса Ельцина проходило в условиях немыслимой дотоле свободы. Ощущение конца коммунизма – даже не скорого, а уже наступившего – буквально разливалось в воздухе. «Я с оптимизмом смотрю в будущее и готов к энергичным действиям, - говорил в инаугурационной речи 10 июля 1991-го первый президент. – Великая Россия поднимается с колен». Вот когда на самом деле это впервые прозвучало. Вот от кого. Вот в какой связи.

Россия ещё называлась РСФСР. На предвыборных теледебатах, на которые Ельцин просто не явился, крупно оскорбив соперников («чего с вами разговаривать-то»), кандидаты именно так и называли нашу страну – пятибуквенной аббревиатурой. «Проголосуем за того, кто знает имя России!» - взорвалось на следующий день. Имя знал Ельцин.

Знал он и то, что страна ещё считалась составной частью Союза ССР, где ещё правила издыхающая КПСС со своим аппаратом, госбезопасностью, армией, ВПК, международными амбициями. Президентом обрушивающейся на глазах коммунистической сверхдержавы был Михаил Сергеевич Горбачев, личный враг Бориса Николаевича. «Кто-то, возможно, думает: одним президентом стало больше в стране, ну и что? Я придерживаюсь другого мнения», - такие слова нашёл М.С. для поздравления Б.Н. на торжественной церемонии. Но сам Горбачёв избирался не всенародным голосованием, а депутатами союзного Съезда. И вскоре получил сполна за своё «ну и что?»

Михаил Горбачёв поддерживал на выборах Вадима Бакатина. Это было настолько очевидно, что Бакатин и остался на последнем месте с тремя процентами голосов. Что парадоксально, программа Бакатина за малым не совпадала с ельцинской: гражданские свободы, многопартийная демократия, рыночное хозяйство, социально-экономический подъём, межнациональное согласие... Собственно, и Рыжков, и Жириновский, и Тулеев предлагали в принципе то же самое, только в своих изысках (особенный колорит наличествовал, конечно, у будущего «либералиссимуса»). Даже Альберт Макашов против всего этого особо не возражал, хотя его демократия предполагала побивание камнями, а его рынок предусматривал директивное снижение цен. Бессмысленно было тогда идти против идей свободы – поток сносил мгновенно.

Но десятки миллионов верили только Ельцину. Потому что только за ним виделся реальный антикоммунизм, реальные заслуги в борьбе с КПСС. Пусть растут цены, пусть разбегаются бывшие «союзники», пусть закрываются заводы – лишь не было КПСС. Сначала общее «Нет!» - остальное потом.

И потом случилось. Едва не первым президентским указом Ельцин ликвидировал парткомы на предприятиях. Потом был августовский путч, обернувшийся гражданским восстанием и антикоммунистической революцией. Звёздный час Ельцина, окончательно сделавший его национальным лидером России.

Наверное, будь у него настоящие диктаторские замашки, он смог бы сделать гораздо больше для демократического развития страны. Но их не было, как бы не истериковали благополучные борцы с «кровавым режимом Ельцина». Он не пошёл путём настоящей, «робеспьеровской» революции – как Джохар Дудаев, с которым они, кстати, гляделись друг в друга как в зеркало. Опрокинутая номенклатура довольно скоро сумела подняться и интегрироваться в систему власти РФ, изящно подменяя идею демократии идеей суверенитета – прежде всего собственного. Чем дальше, тем больше независимость России понималась к независимость российской бюрократии. Именно её начинали ассоциировать с демократией, революцией, с самой свободой. И это дело довели-таки до конца: «Над нами никого нет!» - прогремело в Кремле 25 декабря того же 1991-го

Ельцин ещё сопротивлялся. Особенно на сложных этапах. Мог стукнуть кулаком, мог даже скомандовать танкам. Подписывал исторические документы то в Беловежской пуще, то на броне БТРа. Временами явно пил. Всё чаще болел. «Президент работает с документами», - такая фраза «устаканилась» уже к середине 1990-х. Наверное, он и работал, потому что сильному человеку одинаково тяжело ощущать физическое и моральное бессилие. А Ельцин был, без сомнения, человеком по-крестьянски сильным. И по-крестьянски же реалистичным. Если нет дождя, то и урожая не будет.

А дождь всё откладывался. Посеянные семена засыхали. Народу надоедало ждать перемен, начинало тянуть к стабильности. Этой тяге охотно шли навстречу те, кто расселся в кабинетах Суслова и Андропова, кто проворачивал залоговые аукционы, кто составлял послания «Об укреплении государства». Так и закончилась эпоха миллионных демократических митингов, так и увял казавшийся неисчерваемым потенциал перемен.

Ельцинского запала хватило на выборы 1996 года. Помните: «Не дай Бог!» Но там было в принципе всё ясно: или всем понятное вчера, или багрово-туманное, но - завтра. Ельцин не мог не победить. Ему не помешали ни коробки из-под ксерокса, ни танцы со звёздами. На этом последняя битва зимнего льва в принципе и закончилась. Дальше катилось по инерции –и кавказская война, и «неозастой», и дефолт, бандитский беспредел.

Но Девяносто Первый был необратим. Остановился Ельцин, но не остановились те, кто тогда поддержал его. Заряд свободы оказался столь силён, что даже нынешняя власть тут и там использует моральный ресурс Ельцина. То мемориальную доску откроют, то день рождения отметят, что библиотеку его именем назовут... Силовое поле влияет даже на них. Хотя фигур ельцинского масштаба – во всей брутальной противоречивости - среди них что-то незаметно.